.."
3
Хотя Зоя была толкова, проворна и очень быстро сновала по своему этажу от стола к кроватям и снова к столу, она увидела, что не успевает
выполнить к отбою всех назначений. Тогда она подогнала, чтоб кончить и погасить в мужской палате и в малой женской. В большой же женской -
огромной, где стояло больше тридцати коек, женщины никогда не угоманивались вовремя, гаси им свет или не гаси. Многие там лежали подолгу,
утомились от больницы, сон у них был плох, душно, постоянно шел спор - держать ли балконную дверь открытой или закрытой. А было и несколько
изощренных любительниц поговорить из угла в угол. До полуночи и до часу ночи тут все обсуждали то цены, то продукты, то мебель, то детей, то
мужей, то соседок - и до самых бесстыжих разговоров.
А сегодня там еще мыла пол санитарка Нэлля - крутозадая горластая девка с большими бровями и большими губами. Она давно уже начала, но
никак не могла кончить, встревая в каждый разговор. Между тем ждал своей ванночки Сибгатов, чья кровать стояла в вестибюле перед входом в
мужскую палату. Из-за этих вечерних ванночек, а также стесняясь дурного запаха от своей спины, Сибгатов добровольно оставался лежать в
вестибюле, хотя он был здесь издавнее всех старожилов - уж будто и не больной, а на постоянной службе.
Быстро мелькая по женской палате, Зоя сделала Нэлле одно замечание и второе, но Нэлля только огрызнулась, а подвигалась медленно. Она была
не моложе Зои и считала обидой подчиняться девченке. Зоя пришла сегодня на работу в праздничном настроении, но это сопротивление санитарки
раздражало ее. Вообще Зоя считала, что всякий человек имеет право на свою долю свободы и, приходя на работу, тоже не обязательно должен
выложиться до изнемоги, но где-то была разумная мера, а тем более находясь при больных.
Наконец, и Зоя все раздала и кончила, и Нэлля дотерла пол, потушили свет у женщин, потушили и в вестибюле верхний, был уже двенадцатый час,
когда Нэлля развела теплый раствор на первом этаже и оттуда принесла Сибгатову в его постоянном тазике.
- О-о-ой, уморилась, - громко зевнула она. - Закачусь я минуток на триста. Слушай, больной, ты ведь целый час будешь сидеть, тебя не
дождешься. Ты потом сам снеси тазик вниз, вылей, а?
(В этом крепком старом здании с просторными вестибюлями не было наверху слива.)
Каким Шараф Сибгатов был раньше - уж теперь нельзя было догадаться, не по чему судить: страдание его было такое долгое, что от прежней
жизни уже как бы ничего и не осталось. Но после трех лет непрерывной гнетучей болезни этот молодой татарин был самый кроткий, самый вежливый
человек во всей клинике. Он часто слабо-слабо улыбался, как бы извиняясь за долгие хлопоты с собой. За свои четырех- и шестимесячные лежанья он
тут знал всех врачей, сестер и санитарок как своих, и они его знали. А Нэлля была новенькая, несколько недель.
- Мне тяжело будет, - тихо возразил Сибгатов. - Если куда отлить, я бы по частям отнес.
Но Зоин стол был близко, она слышала, и прискочила:
- Как тебе не стыдно! Ему спину искривлять нельзя, так он тебе таз понесет, да?
Она это все как бы выкрикнула, но полушепотом, никому кроме них троих не слышно. А Нэлля спокойно отозвалась, но на весь второй этаж:
- А чего стыдно? Я тоже как сучка затомилась.
- Ты на дежурстве! Тебе деньги платят! - еще приглушенней возмущалась Зоя.