Теперь, без зимнего
воротника и кашне, особенно грозно выглядела его опухоль в кулак на боку шеи. Он и голову уже не держал ровно, а чуть набок.
Сын пошел собрать в чемодан все снятое. Спрятав деньги в ридикюль, жена с тревогой смотрела на мужа:
- Не замерзнешь ли ты?.. Надо было теплый халат тебе взять. Привезу. Да, здесь же шарфик, - она вынула из его кармана. - Обмотай, чтоб не
простудить! - В чернобурках и в шубе она казалась втрое мощнее мужа. - Теперь иди в палату, устраивайся. Разложи продукты, осмотрись, продумай,
что тебе нужно, я буду сидеть ждать. Спустишься, скажешь - к вечеру все привезу.
Она не теряла головы, она всегда все предусматривала. Она была настоящий товарищ по жизни. Павел Николаевич с благодарностью и страданием
посмотрел на нее, потом на сына.
- Ну, так значит едешь, Юра?
- Вечером поезд, папа, - подошел Юра. Он держался с отцом почтительно, но, как всегда, порыва у него не было никакого, сейчас вот - порыва
разлуки с отцом, оставляемым в больнице. Он все воспринимал погашение.
- Так, сынок. Значит, это первая серьезная командировка. Возьми сразу правильный тон. Никакого благодушия! Тебя благодушие губит! Всегда
помни, что ты - не Юра Русанов, не частное лицо, ты - представитель за-ко-на, понимаешь?
Понимал Юра или нет, но Павлу Николаевичу трудно было сейчас найти более точные слова. Мита мялась и рвалась идти.
- Так я же подожду с мамой, - улыбался Юра. - Ты не прощайся, иди пока, пап.
- Вы дойдете сами? -спросила Мита.
- Боже мой, человек еле стоит, неужели вы не можете довести его до койки? Сумку донести!
Павел Николаевич сиротливо посмотрел на своих, отклонил поддерживающую руку Миты и, крепко взявшись за перила, стал всходить. Сердце его
забилось, и еще не от подъема совсем. Он всходил по ступенькам, как всходят на этот, на как его... ну, вроде трибуны, чтобы там, наверху, отдать
голову.
Старшая сестра, опережая, взбежала вверх с его сумкой, там что-то крикнула Марии и еще прежде, чем Павел Николаевич прошел первый марш, уже
сбегала по лестнице другою стороной и из корпуса вон, показывая Капитолине Матвеевне, какая тут ждет ее мужа чуткость.
А Павел Николаевич медленно взошел на лестничную площадку - широкую и глубокую - какие могут быть только в старинных зданиях. На этой
серединной площадке, ничуть не мешая движению, стояли две кровати с больными и еще тумбочки при них. Один больной был плох, изнурен и сосал
кислородную подушку.
Стараясь не смотреть на его безнадежное лицо, Русанов повернул и пошел выше, глядя вверх. Но и в конце второго марша его не ждало
ободрение. Там стояла сестра Мария. Ни улыбки, ни привета не излучало ее смуглое иконописное лицо. Высокая, худая и плоская, она ждала его, как
солдат, и сразу же пошла верхним вестибюлем, показывая, куда. Отсюда было несколько дверей, и только их не загораживая, еще стояли кровати с
больными. В безоконном завороте под постоянно горящей настольной лампой стоял письменный столик сестры, ее же процедурный столик, а рядом висел
настенный шкаф, с матовым стеклом и красным крестом. Мимо этих столиков, еще мимо кровати, и Мария указала длинной сухой рукой:
- Вторая от окна.
И уже торопилась уйти - неприятная черта общей больницы, не постоит, не поговорит.
Створки двери в палату были постоянно распахнуты, и все же, переходя порог, Павел Николаевич ощутил влажно-спертый смешанный, отчасти
лекарственный запах - мучительный при его чуткости к запахам.