Теперь будет
Лаврик выводить. Он любит - притравит немножко на прохожего, а потом: вы не пугайтесь, я его держу!
Но вся дружная образцовая семья Русановых, вся их налаженная жизнь, безупречная квартира - все это за несколько дней отделилось от него и
оказалось по ту сторону опухоли. Они живут и будут жить, как бы ни кончилось с отцом. Как бы они теперь ни волновались, ни заботились, ни
плакали - опухоль задвигала его как стена, и по эту сторону оставался он один.
Мысли о доме не помогли, и Павел Николаевич постарался отвлечься государственными мыслями. В субботу должна открыться сессия Верховного
Совета Союза. Ничего крупного как будто не ожидается, утвердят бюджет. Когда сегодня он уезжал из дому в больницу, начали передавать по радио
большой доклад о тяжелой промышленности. А здесь, в палате, даже радио нет, и в коридоре нет, хорошенькое дело! Надо хоть обеспечить "Правду"
без перебоя. Сегодня - о тяжелой промышленности, а вчера - постановление об увеличении производства продуктов животноводства. Да! Очень
энергично развивается экономическая жизнь и предстоят, конечно, крупные преобразования разных государственных и хозяйственных организаций.
И Павлу Николаевичу стало представляться, какие именно могут произойти реорганизации в масштабах республики и области. Эти реорганизации
всегда празднично волновали, на время отвлекали от будней работы, работники созванивались, встречались и обсуждали возможности. И в какую бы
сторону реорганизации ни происходили, иногда в противоположные, никого никогда, в том числе и Павла Николаевича, не понижали, а только всегда
повышали.
Но и этими мыслями не отвлекся он и не оживился. Кольнуло под шеей - и опухоль, глухая, бесчувственная, вдвинулась и заслонила весь мир. И
опять: бюджет, тяжелая промышленность, животноводство и реорганизации - все это осталось по т у сторону опухоли. А по эту - Павел Николаевич
Русанов. Один.
В палате раздался приятный женский голосок. Хотя сегодня ничто не могло быть приятно Павлу Николаевичу, но этот голосок был просто лакомый:
- Температурку померим! - будто она обещала раздавать конфеты.
Русанов стянул полотенце с лица, чуть приподнялся и надел очки. Счастье какое! - это была уже не та унылая черная Мария, а плотненькая
подобранная и не в косынке углом, а в шапочке на золотистых волосах, как носили доктора.
- Азовкин! А, Азовкин! - весело окликала она молодого человека у окна, стоя над его койкой. Он лежал еще странней прежнего - наискось
кровати, ничком, с подушкой под животом, упершись подбородком в матрас, как кладет голову собака, и смотрел в прутья кровати, отчего получался
как в клетке. По его обтянутому лицу переходили тени внутренних болей. Рука свисала до полу.
- Ну, подберитесь! - стыдила сестра. - Силы у вас есть. Возьмите термометр сами.
Он еле поднял руку от пола, как ведро из колодца, взял термометр. Так был он обессилен и так углубился в боль, что нельзя было поверить,
что ему лет семнадцать, не больше.
- Зоя! - попросил он стонуще. - Дайте мне грелку.
- Вы - враг сам себе, - строго сказала Зоя. - Вам давали грелку, но вы ее клали не на укол, а на живот.
- Но мне так легчает, - страдальчески настаивал он.
- Вы себе опухоль так отращиваете, вам объясняли. В онкологическом вообще грелки не положены, для вас специально доставали.