Сломанные куклы - Джеймс Кэрол

Джеймс Кэрол Сломанные куклы

«BROKEN DOLLS»

by James Carol

Печатается с разрешения литературных агентств Darley Anderson Literary, TV & Film Agency и The Van Lear Agency LLC.

© James Carol, 2014

© Хатуева С., перевод, 2014

© ООО «Издательство АСТ», 2015

Пролог

Когда я видел отца живым в последний раз, он был привязан к тюремной каталке и лежал с раскинутыми руками, как будто его готовили к распятию. Все возможные в данных обстоятельствах апелляции мы подали и получили на них отказы. На отсрочку исполнения наказания надеяться не приходилось. В каждой руке у него уже торчало по катетеру с капельницей. Для наступления смерти достаточно было инъекции в одну руку, но было решено подстраховаться. На мониторе фиксировались последние биения его сердца. Даже в этой ситуации пульс у него был стабильным и спокойным – 75 ударов в минуту.

Увидеть смерть отца пришли около двадцати человек: родители жертв, сотрудники тюрьмы и еще мужчина в новом строгом костюме, представляющий губернатора штата Калифорния. Все старались устроиться поудобнее, чтобы ничто не мешало хорошо рассмотреть основное действо. Я же почти не замечал окружающей меня суеты.

Отец бросил на меня пристальный взгляд, пронзивший меня насквозь даже через толстое оргстекло. В эту секунду для меня во всем мире существовали только он и я. Я не сводил с него глаз, силясь понять, о чем он думает. За свою жизнь я перевидал немало психопатов и уже знал, что отец не сожалеет о содеянном. Он не был способен испытывать угрызений совести за свои преступления.

За двенадцать лет отец убил пятнадцать молодых женщин. Он похищал их и вывозил в бескрайние орегонские леса, где выпускал на свободу и охотился на них с мощной винтовкой. Никакой жалости к своим жертвам он не испытывал, для него они были просто игрушками.

Я не отводил глаз под его пристальным взглядом. У него были яркие зеленые глаза с золотым ободком вокруг зрачка – точно такие же, как у меня. У нас с ним было много общих генетических черт, и смотреть на отца было все равно что смотреть в темный длинный тоннель моего будущего. Мы оба были худые и высокие – метр восемьдесят, оба пили очень много кофе, и, благодаря какому-то редкому гену, у нас обоих были седые, как снег, волосы. Я поседел, когда мне было чуть за двадцать, отец и того раньше.

Есть три причины, по которым он так долго оставался на свободе и продолжал убивать. Во-первых, он был умен и всегда на шаг впереди тех, кто охотился на него. Во-вторых, абсолютно неприметное лицо – такие, как он, легко смешиваются с толпой. И, в-третьих, его спасала краска для волос. Ведь если у вас яркие, необычные волосы, уже неважно, какое у вас лицо.

На долю секунды на лице отца промелькнула злая ухмылка уличного хулигана. Он произнес три слова, которые я прочел по губам, и у меня внутри все похолодело. Эти три слова попали в мой внутренний тайник, который я очень хорошо прятал даже от самого себя. Видимо, он увидел, как изменилось выражение моего лица, потому что пульнул в меня еще одной убийственной улыбкой и закрыл глаза в последний раз.

Начальник тюрьмы спросил отца, хочет ли он что-то сказать напоследок, но отец никак не отреагировал. Он повторил вопрос, подождал ответа почти целую минуту и, не получив его, дал знак приводить приговор в исполнение.

Сначала по катетеру пустили пентобарбитал, быстродействующий анестетик. Через несколько секунд отец уже был без сознания. Затем последовал панкуроний бромид, парализовавший мускулатуру его дыхательных органов. И в завершение, чтобы остановить сердце, в вены ввели хлористый калий. Через шесть минут и двадцать три секунды была зафиксирована смерть.

Позади меня, не сдерживаясь, рыдала мать одной из жертв. Муж пытался ее успокоить. Судя по остекленевшему взгляду, лекарств она выпила немало. В состоянии медикаментозного летаргического сна была не одна она. Достаточно было посмотреть вокруг, чтобы это понять. Отец оставил за собой длинный, глубокий след из боли, и сила этой боли еще очень долго будет напоминать о себе. Отец одной из жертв пробормотал что-то про «слишком легко отделался», выразив ощущение большинства людей, пришедших смотреть на казнь. И я не мог с ними не согласиться: я видел фотографии с мест преступлений и читал протоколы результатов вскрытия. Каждая из этих пятнадцати девушек умерла медленной, мучительной смертью, которая очень контрастировала со смертью моего отца.

Я вышел из здания вместе со всеми и двинулся к парковке. Какое-то время я просто сидел в арендованной машине, вставив ключ в зажигание, и пытался разогнать туман в голове. Я все никак не мог отделаться от тех трех слов, которые произнес отец. Я знал, что это неправда, что он просто провоцирует меня, но при этом я не мог избавиться от ощущения, что зерно правды там все-таки есть. А если так, то кто же я теперь? Вся наша жизнь – это замок, построенный на зыбучих песках и линиях разлома. В последние минуты жизни отцу удалось вызвать в моей жизни землетрясение мощностью девять баллов и разрушить все, что я считал правильным и истинным.

Я повернул ключ, завел машину и поехал в сторону аэропорта. Мой рейс в Вашингтон был в 6.30 следующего утра, но я так никуда и не улетел. Я проехал мимо съезда к аэропорту и отправился дальше по шоссе до самой Вирджинии. Перспектива сидеть и ждать вылета в невыносимой статичности аэропорта меня совершенно не привлекала. Торопиться было некуда: в Куантико меня ждали только на следующей неделе. Но мне не терпелось сбежать к чертям из Калифорнии – чем дальше, тем лучше.

Минуты превращаются в часы, часы – в дни, а дни – в годы. Об этом я думал, наблюдая, как стрелка спидометра ползет вверх. Это было правдой, но лишь частичной. А самая настоящая правда состояла в том, что я пытался убежать от этих трех слов. Но, куда бы я ни ехал, спрятаться от них я все равно не мог.

И даже сейчас, через полтора года, эти три слова преследуют меня, всплывая в голове тогда, когда я жду этого меньше всего. Через какое-то время я даже озвучил для себя эти прочтенные по губам отца слова, представил, как именно он их произносит, по-калифорнийски растягивая слоги, – так же, нараспев, он говорил, заманивая своих жертв. Я и сейчас слышу эти слова так, как если бы он сидел рядом со мной: «Мы с тобой одинаковые».

1

Женщину на больничной кровати легко можно было принять за труп. О том, что она еще жива, говорили лишь тихий, настойчивый писк кардиомонитора и едва заметные движения грудной клетки в такт дыханию под одеялом. На обмякшем лице не отражалось никаких эмоций. Это не было состоянием глубокой релаксации: у этой женщины все лицевые мышцы словно были кем-то выключены из розетки – обычно так люди могут выглядеть только после смерти. Я легко мог представить себе такое лицо в морге или у трупа в заброшенной лесополосе, но, к моему сожалению, оно принадлежало живому человеку.

Инспектор уголовной полиции Марк Хэтчер взглянул на спящую женщину и не смог сдержать тихого «Господи!». Он смотрел на нее, как загипнотизированный, время от времени качая головой, вздыхая и красноречиво жестикулируя. Я познакомился с Хэтчером в Куантико на учебном курсе по составлению поисковых портретов преступников. Я вел этот курс для иностранных полицейских, и Хэтчер был в их числе. Он отличался от остальных, потому что на всех без исключения лекциях сидел на первом ряду и у него всегда был наготове вопрос. Он нравился мне тогда, нравился и сейчас. Он был одним из лучших инспекторов Скотланд-Ярда. Человек, на протяжении тридцати лет смотревший в ницшеанскую бездну и не превратившийся за это время в бесчувственного робота, однозначно достоин моей симпатии.

Но эти годы, конечно, не прошли для него бесследно. Они высосали из него всю его живость и радость. Он был весь седой, у него потемнела кожа, да и сам он весь тоже как-то помрачнел. Он приобрел особый цинизм, присущий полицейским, много лет посвятившим службе. В по-собачьему грустных глазах Хэтчера я прочитал всю его печальную историю. Его глаза видели столько, сколько никому не пожелаешь увидеть.

– Патрисия Мэйнард – его четвертая жертва, так? – задал я риторический вопрос, чтобы вернуть Хэтчера к реальности больничной палаты.

– Да, – Хэтчер глубоко и устало вздохнул, покачал головой, а затем повернулся и посмотрел мне прямо в глаза. – Уже год и четыре месяца я пытаюсь поймать этого ублюдка, и знаешь, мы ведь вообще не продвинулись. Как будто мы играем в «Змеи и лестницы»[1], и кто-то своровал все чертовы лестницы и в каждой клетке нарисовал змеиную голову. – Он опять вздохнул и покачал головой. – Я думал, Уинтер, что уже видел все, что только можно, но это что-то новое.

Конечно, он не мог перевидать всего. Конца и края ужасам, которые придумывают маньяки, не намечалось, но даже я был готов признать, что нынешний случай – необычен, а уж я-то видел все. Оказалось, что смерть – не худшее из того, что может случиться с человеком, и Патрисия Мэйнард была живым тому свидетельством.