Виктор вылез из под штанги, набросил еще двадцатку и поискал глазами, не освободился ли кто на тему подстраховать, чтоб штанга на грудь не грохнулась.
— Это ты чем здесь заняться собрался?
Виктор обернулся. Степаныч стоял сзади него, переводя взгляд прищуренных глаз со штанги на Виктора.
— С груди жать…
— Вот это?
Подняв брови, Степаныч кивнул на штангу.
— Ну да. Это ж мой рабочий вес.
— Был, — отрезал Степаныч. — Накидывай еще по десятке.
— Сотку блинами? Мне? Плюс гриф? Ты чего, Степаныч, смерти моей захотел?
— Накидывай, говорю! Я сам помогу снять штангу со стоек и подстрахую.
— Ладно, без проблем, — задумчиво пробормотал Виктор себе под нос, направляясь к стойке с «блинами». — Просто жить хочется. И вообще, мне в Японию скоро…
Виктор лег под штангу, взялся за гриф и прикинул, ровно ли лежат на нем ладони. Потом на выдохе вытолкнул снаряд вверх.
Ему показалось, что он поднял по меньшей мере тонну. На руки навалилась непомерная тяжесть.
— Давай вниз осторожно…
Голос Степаныча был где-то далеко, на краю сознания…
Штанга давила не только на руки. Она норовила разорвать легкие изнутри запертым в них воздухом, который только выдохни — и неподъемный снаряд непременно упадет, раздавив грудную клетку.
От обилия этого воздуха в груди перед глазами запрыгали цветные пятна.
— Дави!!!.. — сквозь завесу пятен донесся сверху рев Степаныча.
И тут в голове Виктора родился голос.
Тот самый, давно забытый, страшный и желанный одновременно…
Голос пришел издалека, из-за края вселенной, где он скрывался все это время. Руки сами делали что-то — Виктор фиксировал это краем сознания, — но эта фиксация лишь раздражала, так как все его существо стремительно заполнялось волшебным голосом, по сравнению с которым все остальное мироздание — лишь пыль, недостойная внимания…
Он начал растворяться в этой нереальной мелодии. Тело, зал, штанга — все стало зыбким, потеряло цвет и четкость контуров. В том мире, в который сейчас уходил Виктор, не было ни определенности, ни цвета, ни самого мира в том значении этого слова, в каком привыкли понимать его люди. Там был только голос — и Виктор, который сам и был этим голосом. И счастьем. Бесконечным, невообразимым счастьем, что в принципе было одно и то же.
Но чистота волшебного голоса была не идеальной. В нее вплетался другой звук — далекий, еле слышный, но достаточно громкий и грубый для того, чтобы испортить наслаждение полетом и ощущение растворения в красоте, недоступной пониманию смертных. Виктор невольно прислушался к этой чуждой гармонии ноте — и она вдруг стала стремительно нарастать, заглушая и сминая своим напором прекрасную мелодию…
Он открыл глаза — и невольно снова зажмурился.
Наверху ревел Степаныч:
— Клади!!! Клади штангу, мать твою!!!
Виктор ощутил свои руки. Но ощутил их как-то отстраненно, неестественно, как чувствует начинающий водитель автомобиля связь между баранкой и колесами.
Кости вибрировали, словно перетянутые струны, грозя вот-вот лопнуть от непомерного напряжения. А руки все еще сжимали гриф, который изо всех сил тянул на себя Степаныч, пытаясь положить его на стойки. Виктор увидел вздутые вены на предплечьях тренера и удивился немного — неужели этот бугай штангу из его ладоней вырвать не может?
Виктор попытался ему помочь — но руки не слушались. Им почему-то необходимо было жать-жать-жать штангу до тех пор, пока из них не полезут обломки лопнувших костей.
Это было странно.
Боли Виктор не чувствовал. Не чувствовал он и особого напряжения. Но тело работало само… по им самим заданной программе. И останавливаться не собиралось. Вот только Степаныч мешал…
«Да ну, ерунда какая-то, — пришла лениво-спокойная мысль. — Это ж мое тело. А ну-ка!»
Он представил, как руки кладут штангу на стойки, — и они немедленно повиновались. Вернее, попытались повиноваться.
Одновременно с лениво-спокойной мыслью вернулись и нормальные ощущения нормального человека. А вместе с ними и адекватное восприятие окружающей реальности.
Ощущение реальности нахлынуло резко, словно Виктор вынырнул из какого-то замедленного, зыбкого мира нечетких контуров в нашу привычную обыденность с запахами пота, ревом Степаныча и ватными руками, безвольно сгибающимися под тяжестью перегруженного снаряда.
А сверху свободно и беспрепятственно падала штанга.
«Вот и всё. Финиш».
Эта мысль тоже была ленивой и спокойной. Чего суетиться, когда он, финиш, уже практически настал? Как говорится, поздняк метаться…
Но, может, все же попробовать?
Невероятным усилием — откуда что взялось? — Виктор выбросил вверх и назад свои безжизненные руки.
— Аррр!!! — взревел сверху Степаныч.
Штанга грохнулась на стойки. А по обеим сторонам скамьи упали руки Виктора.
Вокруг скамьи кучковались все, кто был в зале. Они смотрели на Виктора глазами, полными… Страха? Изумления? В общем, не смотрят так на своих, пусть даже учудивших что-то невообразимое.
Так смотрят на чужих…
И тут пришла боль. Виктор застонал и скатился со скамьи на пол.
Боль разлилась по всей верхней половине туловища. Страшно ломило руки, грудь, плечи… Кровь колотилась в виски, в лоб, в глаза, кровь клокотала в горле, пузьрясь на губах розовой пеной…
Степаныч устало присел на освободившуюся скамью.
— Гормон роста? — бросил он устало через плечо. — Или кокаин?
— Ч-чего-вввууумммвв? — взвыл-простонал Виктор.
— Чего кольнул-то? Или нюхнул? Скорую вызывать, чтоб кровь почистили?
— Н-не надо…
Боль стала притупляться. Но это не значило, что надо вставать с пола и расцеплять свои ладони, вцепившиеся в плечи. Виктор боялся, что та, острая, нереальная боль вернется. Но еще больше боялся он, что вместе с болью вернется голос…
— Все свободны, — чуть повысил голос Степаныч. — На сегодня хватит. Потренировались…
— Да-да, конечно, — засуетились застывшие в легком ступоре завсегдатаи качалки. — Мы это… мы ж понимаем… такое дело… — и поспешно направились к раздевалке, отчего-то пряча глаза.
— А здоров ты орать, — покачал головой Степаныч. — Жутко даже.
Он сидел на скамье. Сгорбившийся, седой человек, разом постаревший лет на двадцать. Виктор с пола видел его спину, бугрящуюся мышцами из-под майки-борцовки. Но сейчас эти мышцы казались какими-то вялыми, лишенными жизни, словно куча проколотых воздушных шариков с жалкими остатками воздуха внутри.
Виктор осторожно пошевелился. Вроде терпимо.
Он рискнул чуть расслабить пальцы. И это прошло удачно, если не считать того, что разогнуть их было все еще непросто. Кончики пальцев пробороздили по спортивному костюму на манер когтей полудохлого кондора и Виктор облегченно распластался на полу, буквально чувствуя, как стекает с его мышц в ковровое покрытие спортзала тягучая боль.
— Ничего такого не было, Степаныч, — сказал он. — Ни гормонов, ни кокаина. Просто плющит меня… иногда.
— Нехило же тебя плющит, — покачал головой Степаныч. — А я еще, дурак старый, «дави-жми».
— Ничего не попишешь, рабочий подход, — осторожно развел губы Виктор в попытке улыбнуться. Вроде и морда цела. Губы не прокушены, коронки во рту не катаются как шарики в погремушке — и на том спасибо.
Степаныч медленно развернулся в сторону Виктора и навис над ним, словно настоящий мифический Геракл над издыхающей гидрой.
— Смотрю, ты вроде как уже оклемался. Почти, — сказал он задумчиво. — Так вот, запомни на будущее. Нет в жизни ничего такого, ради чего стоит надрываться до последнего. Всегда что-то надо про запас оставлять. На всякий случай. Иначе или порвешься, или крышку снесет напрочь. Рабочий подход — он, конечно, до полного отказа, до кругов перед глазами, до боли нестерпимой. Но головой-то ты должен понимать, где тот подход во благо, ради своей цели, а где — дурь. Своя ли, чужая ли — без разницы. Во всяком деле своя стратегия должна быть.
— Да ты прям Сунь-Цзы, — сказал Виктор, по частям поднимаясь с пола.
— Кто я? — прищурился Степаныч.
— Сунь-Цзы. Стратег такой был в Древнем Китае. Книгу написал знаменитую. «Искусство войны».
Взгляд Степаныча немного смягчился.
— В Китае, говоришь… Дельная, значит, книга была, если из древности до нас дошла.
Виктор подошел к скамье и, слегка кривясь, опустился рядом со Степанычем. Еще не до конца отошедшие руки давали о себе знать.
— А я, наверно, в Японию уеду, — неожиданно для себя сказал Виктор. Вроде не собирался никому говорить, а вот на ж тебе…
Степаныч как бы даже и не особо удивился. Только спросил:
— Насовсем?
— Не знаю, — осторожно пожал плечами Виктор. — Вроде как на три года обещали. А там — как получится.