Это же всего лишь первый твой урок.
— Что-о? Целый, разрази его гром, час вот так стоять, без движения?
Мышцы у Дэрин уже начинали неметь; вдобавок от нее не укрылось, как кое-кто из экипажа украдкой давится от смеха. А тут еще одна из ищеек подползла и шумно обнюхала ее башмак.
— Да это так, пустяки, — успокоил Алек. — Когда я начинал упражняться с графом Фольгером, он мне даже саблю держать не давал.
— А по-моему, сабельному бою так обучать глупо.
— Тело должно приноровиться к нужной позиции, а то заведутся скверные привычки.
Дэрин лишь хмыкнула.
— А стоять истуканом в схватке — привычка не скверная? И зачем тебе этот тюфяк, если мы все равно не деремся?
Алек в ответ лишь сузил глаза. Клинок он держал твердо, а вот ее сабля уже покачивалась. Пришлось стиснуть зубы и терпеть.
Разумеется, этого чертова принца учили фехтовать как полагается, со всеми экивоками. Он, небось, всю жизнь только и делал, что исправно перекочевывал от одного наставника к другому. Граф Фольгер — учитель фехтования, Отто Клопп — преподаватель механики; и это при том, что принц сейчас в бегах. А уж в родовом-то замке Габсбургов, небось, осталось еще не меньше дюжины разных учителей, которые наперебой набивали его по самую макушку разной белибердой вроде древних языков, светских манер и всяких там суеверий с предрассудками, что в ходу у жестянщиков. Вот он теперь и думает, что стоять тут, как две вешалки, отлично способствует обучению. Ну да ладно, монарший пленник, еще посмотрим, кто кого перестоит.
И Дэрин стояла, впившись в Алека взглядом. Время будто застыло, вторя занемевшему телу и судорожно подрагивающим мышцам. А внутри все кипело: скука переплавилась в гневное отчаяние; монотонное гудение моторов, казалось, проникало в мозг.
Самым сложным, пожалуй, было выдерживать взгляд Алека. Темно-зеленые глаза мальчика притягивали сильнее, чем неподвижное острие клинка. Зная о страшной смерти его родителей, боли расставания с домом, гнетущем бремени семейных распрей, приведших к этой жуткой войне, Дэрин чувствовала в этом взгляде несказанную печаль. Иногда ей казалось, что лишь непреклонная гордость удерживает в них слезы. Порой, когда они соперничали из-за очередного пустяка — например, кто ловчей взбирается по вантам, — ей даже хотелось ему уступить.
Но вслух она этого никогда не скажет — в мальчишеском-то своем обличье, — а Алек, узнай он, что перед ним девчонка, никогда на нее так не взглянет.
— Алек… — подала она голос.
— Что, отдохнуть захотелось? — спросил он с ухмылкой, враз прогнавшей у Дэрин все жалостливые мысли.
— Да ну тебя. Я вот думаю: что вы, жестянщики, будете делать, когда мы доберемся до Константинополя?
Клинок Алека чуть дрогнул.
— Граф Фольгер что-нибудь придумает. Уйдем, наверное, как можно скорее из города. Вряд ли немцы будут искать меня на просторах Османской империи.
Дэрин скользнула взглядом по пустынному горизонту, где небо неуловимо сливалось с морем. Константинополя «Левиафан» вполне может достичь уже завтра на рассвете. С Алеком они повстречались всего шесть дней назад. Неужели он так быстро уйдет?
— Мне, собственно, здесь не так уж плохо, — заметил Алек. — Но не могу же я вечно болтаться в воздухе.
— Нет, наверное, — произнесла Дэрин, пытаясь сосредоточить взгляд на кончиках клинков.
Капитан, возможно, не догадывается, чьим сыном является Алек, но понятно, что мальчик — австриец, а день, когда Австро-Венгрия официально вступит в войну с Британией, не далек. И уж тогда капитан ни за что не отпустит жестянщиков.
А это несправедливо, учитывая, что Алек уже дважды спас воздушный корабль и его экипаж: сперва от смерти во льдах, когда обеспечил их пищей, а затем от германцев, когда предоставил двигатели, позволившие им всем сбежать.