Я чувствовал, как ослабела рука Королева, как тяжело он дышит. Он не смотрел на меня, и я знал: он свалится вот тут, у бревна, но пощады не попросит. Еще полчаса спустя я сказал:
- Ну, всё! Не ты - так я устал.
Королев почти выронил пилу и тяжело опустился на первый попавшийся чурбашок.
- Если б я до вас с Ванькой не пилил, я бы еще знаете сколько мог! сказал он прерывисто.
К вечеру мы все валились с ног от усталости, но ужинали после жаркой бани в чистом белье и новых костюмах, а в спальнях ждали аккуратно застланные кровати со свежими простынями и наволочками.
Перед ужином ко мне подошел Петька в синем сатиновом костюме, в новых башмаках, до того чистый, до того умытый, что лицо у него так и блестело. Он не говорил ни слова - только стоял и смотрел на меня.
- Повернись-ка! Ну, костюм точно по тебе сшит. Хорош! А башмаки как, не жмут?
- Хороши! - почему-то шепотом ответил он, помолчал секунду и вдруг, покраснев до ушей, лукаво прибавил: - В двух-то ловчее!
К концу ужина я спросил:
- С чего начнем завтра? Как вы думаете?
- Двор, бы надо убрать, - нерешительно сказал Стеклов.
- Клуб! - крикнул кто-то.
- А столовую? - спросил я.
- И столовую!
- Значит, будем продолжать уборку. Надо, чтобы у нас было чисто. Командиры, после ужина подойдите ко мне!
Сторожить дом я назначил в эту ночь отряд Королева. Что-то подсказывало мне: если сторожить станет Король, то и сторожить будет уже не от кого вряд ли кто решится с ним связываться. Двое ребят стояли у проходной будки, двое - у входа в главное здание. По одному дежурили и в коридорах.
- Возьми мои часы, - сказал я Королеву. - Надо, чтобы ребята сменялись каждый час, а то все устали нынче. Часы оставишь тому, кого назначишь вместо себя. В два часа ночи разбуди Стеклова, он сменит ваш отряд.
Королев взял часы и бережно надел их на руку.
- Так, значит, вы будете у нас работать? - спросил он, взглянув мне прямо в глаза.
- А как ты думаешь?
- Будете! - уверенно ответил он.
5. ПОЗДНЯЯ ГОСТЬЯ
Когда в доме все утихло и я собрался было прилечь, ко мне постучали.
- Войдите! - сказал я, недоумевая, кто бы это мог быть.
На пороге стояла незнакомая женщина с небольшим чемоданом в руках.
- Я воспитательница Артемьева, - начала она торопливо, мягким, словно чуть задыхающимся голосом. - Я уезжала к больному отцу в Тихвин.
- Зайдите, пожалуйста. Присядьте.
Она села, расстегнула ворот пальто. Блеснул воротничок белой блузки. Из-под берета виднелись темные волосы, в которых заметно пробивалась седина.
И лицо было немолодое, утомленное, с косой четкой морщинкой меж бровей. Ей было, вероятно, за сорок.
Она заметила, что я изучаю ее, косая морщинка врезалась глубже, и голос на этот раз прозвучал сердито:
- Вы, наверно, считаете, что я больше не должна здесь работать?
Я не успел ответить; легонько пристукнув ладонью по столу, она сказала твердо:
- Выгоните в дверь - войду в окно. Детдом не оставлю.
- Но...
- Не уйду! - перебила она, решив, очевидно, что я хочу возразить ей. Вы, конечно, считаете всех, кто здесь работал, виноватыми. Наверно, вы правы. Но я тут очень недавно. И пускай тоже виновата - все равно, я просто не могу уйти. Я уже привыкла к детям, полюбила их. Мне пришлось уехать, потому что у меня отец-старик тяжело заболел...
Чем больше она горячилась, тем спокойнее становилось у меня на душе.
- Да что вы, никто вас не гонит! - заговорил я. - Оставайтесь. Только сами видите, какая тут предстоит работа. Воспитатели все разбежались. А я человек новый.
- Работы, конечно, много. Я знаю.
- Значит, остаетесь?
- А о чем же я говорю вам все время! - В голосе ее слышалось такое торжество, словно она отвоевала для себя право на веселый и мирный отдых, а не на работу с сотней необузданных ребят.