— Что ж, тогда все свободны, а я хотела бы сказать несколько слов лорду Уайлдвуду.
— Да, миледи, — сказал Гиддингс. — Когда доктор…
— Когда придет, скажите, что со мной все в порядке, и отправьте восвояси.
Гиддингс взглянул на графа. Пропади оно все пропадом! Если еще хоть кто-то посмотрит на Стерлинга в ожидании одобрения ее распоряжения, она его тут же уволит.
Стерлинг поднял бровь.
Оливия обреченно вздохнула.
— Скажите ему, если мне станет плохо утром, я пошлю за ним.
— Да, миледи. — Кивнув, Гиддингс вывел слуг из комнаты, не забыв закрыть за собой дверь.
— Не припомню, чтобы раньше вы были столь несговорчивой, — беззлобно заметил Стерлинг.
— Не припомню, чтобы раньше вы были столь надменным и властным, — огрызнулась Оливия.
Он пожал плечами.
— Похоже, мы оба изменились за эти годы.
Она поднялась с дивана, от злости позабыв о боли в затылке.
— Вы не имели права внедрять своих… телохранителей в число моих домочадцев.
Он кивнул.
— Возможно, нет.
— Возможно? — Оливия с негодованием посмотрела на него. — Возможно?
— Возможно. — Стерлинг невозмутимо смотрел на нее. — Я опасался, что вы не отнесетесь к угрозе всерьез и не станете предпринимать предупредительных мер по обеспечению своей безопасности.
— Я позаботилась о мерах предосторожности!
— О? — Он изобразил крайнее изумление, снова взметнув вверх брови, отчего ей захотелось запустить в него чем-нибудь. — И что же это за меры?
— Я отдала распоряжение Гиддингсу, чтобы он проверял, закрыт ли дом, и чтобы оставляли на ночь освещение, и… — Ей самой показалось все сказанное несущественным. — И… — она беспомощно взмахнула рукой, — все остальное.
— И подобные меры вы считаете эффективными?
— Во всяком случае, это адекватные меры.
— Вы, наверное, положили пистолет в изголовье кровати?
— Это было бы смешно, и вы прекрасно это знаете. Я случайно могла бы застрелить кого-то из слуг или… — Оливия усмехнулась, — непрошеного графа.
— Или помешали бы кому-то ударить вас по голове.
Она снова отмахнулась.
— Это не ваша забота.
— О, совсем наоборот. Ваш отец, придя ко мне, вверил мне заботу о вас. Под мою ответственность, так сказать. Будучи уверенным, что вы не озаботитесь собственной защитой, я сам предпринял меры для обеспечения вашей безопасности.
Оливия, не веря своим глазам, смотрела на него.
— О Господи, как вы самонадеянны!
Стерлинг не отвел взгляда.
— Я всегда серьезно отношусь к любой взятой на себя ответственности.
— Опекать меня не входит в ваши обязанности.
— Когда ваш отец…
— Я могу сама позаботиться о себе.
— Да, это видно. — Он помолчал. — А как ваша голова?
— Прекрасно! — Пальцы Оливии были стиснуты, и она разжала кулаки, чтобы расслабиться. Неужели она сдерживала эмоции на протяжении десяти лет, терпела все эти годы одного заносчивого мужчину, чтобы позволить другому тут же вторгнуться в ее жизнь и начать давить на нее?
Она взяла себя в руки и сказала уже спокойнее:
— Я не хотела бы показаться неблагодарной за оказанную вами помощь.
Едва заметный намек на улыбку тронул уголки губ Стерлинга.
— Тем не менее вам это удается.
— Приношу свои извинения, милорд. Могу объяснить недостойное поведение только поздним часом и болезненными ощущениями в голове.
— А также нежеланием снова лицезреть меня.
Оливия пожала плечами.
— Я думала, что это и так понятно. Однако я действительно ценю вашу помощь и сердечно благодарю вас. С содроганием представляю себе… — Она вздрогнула, вспомнив ужас, пережитый в результате ночного нападения со стороны, неизвестных лиц в ее собственном доме, — что могло бы произойти, если бы в доме не оказалось ваших людей. — Она глубоко вздохнула. — Правда, я очень признательна вам.
Стерлинг кивнул.
— Рад, что сумел помочь вам.
— Что ж, а теперь, — она нахмурилась, — не соблаговолите ли уйти?
— Это-то благодарность, — прошептал он.
— Что вы от меня хотите, милорд? — Выдержка тут же изменила Оливии. — Я поблагодарила вас. Может быть, не так любезно, как следовало бы, но, учитывая обстоятельства, вы должны признать, что это имеет естественное оправдание. — Оливия распрямила плечи. — Мне не нужна ни ваша помощь, ни помощь моего отца. Я не имею ничего общего с невинной девушкой из сказки, нуждающейся в спасении. Когда-то я нуждалась в этом, но, как вы справедливо заметили, мы оба изменились. Я уже не похожа на девушку, которую вы когда-то знали.
— Непохожи, — с растяжкой промолвил Стерлинг, — это заметно.
— Не смотрите на меня так, будто я должна стыдиться этого.
— Полагаю, это было бы естественно, — тихо сказал он.
— Все мы, милорд, меняемся. — Оливия скрестила руки на груди. — Время и события лепят, формируют нас.
— Определенно. Просто я помню…
— Воспоминания юности не более чем иллюзии. Реальность и годами накопленный опыт выковывают наш характер. Полагаю, ни вы, ни я не похожи на нас прежних, да и вряд ли мы захотели бы оставаться такими. Иллюзии, как и сны, не имеют ничего общего с реальностью.
— Тем не менее крушение иллюзий ведет к разочарованию.
— В этом мире так много иллюзий, что большая их часть заслуживает крушения. Столкнуться лицом к лицу с суровой действительностью в конце концов оказывается менее болезненным, чем питать несбыточные надежды. — Она заглянула в его глаза. — Реальность принимать довольно трудно, но делать это необходимо. С верой в иллюзию, то есть в несуществующее, в этом мире не выжить.
Стерлинг долго молча смотрел на Оливию, и на какую-то долю секунды она ощутила тягостное сожаление.
— Прошу извинить меня за вторжение, леди Рэтборн, — холодно сказал он. — Больше я не буду вам надоедать.
— Спасибо, милорд. — Она помолчала. — И позвольте еще раз поблагодарить вас за предусмотрительность.
Стерлинг двинулся было к выходу, но задержался.
— Если вам еще понадобится помощь…
— Не понадобится, — решительно отказалась Оливия.
— И полагаю, я был бы последним человеком, к кому вы обратились бы за помощью в любом случае.
Она долго смотрела на него, прокручивая в голове дюжину возможных ответов. Все, что в течение долгих лет хотела высказать ему. Слова, которые она много раз повторяла про себя поздними ночами, когда темнота позволяла снять оковы с мыслей, чувств и желаний. Оливия натянуто улыбнулась…
— Вы правы, милорд, как всегда.
Стерлинг кивнул и вышел.
У нее стиснуло сердце, несмотря на всю ее решимость. Зачем, ну зачем он снова вторгся в ее жизнь? И почему один его вид, его взгляд, звук его голоса всколыхнули глубоко похороненные, как она долго считала, воспоминания? Воспоминания, нашедшие слабый отклик в давно забытых чувствах.
По крайней мере он больше не вернется. На этот счет у нее не было сомнений. По всей видимости, в этом Стерлинг не изменился. Гордость никогда не позволяла ему добиваться расположения женщины, которая не хотела его. Ее отец ставил это ему в заслугу, сейчас настала ее очередь оценить по достоинству эту черту его характера. Она достаточно ясно дала понять, что больше не желает его видеть. Так будет лучше для них обоих.
А то, что она не может заставить себя вычеркнуть его из своего списка, ничего не значит. В конце концов, это всего-навсего список. Это совсем не важно теперь, когда перед ней открыт весь мир.
Что ж, она свободна.
Стерлинг наполнил второй (может быть, третий — он не был уверен) бокал, бренди и заменил стоявший на столике графин. Даже отсюда, с другого конца библиотеки, он мог видеть разложенные на письменном столе три письма. Будто ему нужно было удостовериться, что они лежат на месте, пока не будут вскрыты. Ведь они десять лет пролежали нечитаными.
Найти их не составило никакого труда. Он точно знал, где они хранились. Практически всей его корреспонденцией занимался секретарь Эдвард Деннисон. И только письма Оливии были засунуты в глубину ящика комода, как и мысли о них, отодвинуты вглубь сознания. Тем не менее он помнил, куда поместил их.
Сначала он подумывал о том, что следовало бы вскрыть письма, но с течением времени это все меньше заботило его и они так и хранились нетронутыми в глубине комода. Странно, что у него никогда не возникало мысли просто сжечь их.
Сейчас же они лежали на письменном столе, притягивая его внимание. Глупо было оставлять письма нераспечатанными. Прошло десять лет с тех пор, как Оливия написала их. Стерлинг положил письма в хронологическом порядке, словно это имело теперь какое-то значение. Письма были адресованы ему, его имя было выведено ее красивым почерком. Возможно, немного более отчетливым, чем у большинства женщин, и все же исключительно женским. Не отрывая от них взгляда, Стерлинг удобнее устроился в кресле. Он всегда думал, что в этих письмах содержатся извинения, просьбы о снисхождении, к чему он не был готов. Но когда он смотрел на них сейчас, ему показалось, что его имя начертано в спешке. Может быть, даже в отчаянии.