А в Йоханнесбурге будет премьера «Скал». Но это только четырнадцатого сентября, через три недели. Вас устроит?
- Нет, это поздновато… - Я поразмыслил. - Но мне надо в Йоханнесбург.
- Хорошо. Я все устрою. И… э-э… эта ваша внезапная перемена настроения распространяется на телебеседы и газетные интервью?
- Нет.
- Увы… Так я и думал.
Я забрал у Нериссы все письма от ее тренера, все южноафриканские календари скачек, вырезки из газет и журналов, которые ей присылали, и все подробности о происхождении и спортивной форме ее одиннадцати молодых аутсайдеров.
Пачка бумаг оказалась толстенная, и разобраться в ней было не так-то просто.
Однако картина, которая начала вырисовываться передо мной после долгих трудов, заставила бы призадуматься любого, не только владельца лошадей. Девять из одиннадцати в начале своей скаковой карьеры демонстрировали прекрасные результаты. Всего с декабря по май они выиграли четырнадцать скачек. В худшем случае занимали одно из призовых мест.
Заглянув в списки ведущих производителей и соответствующий раздел южноафриканского журнала «Конь и пес», я обнаружил, что все лошади обладали безупречной родословной. Ну да, конечно; судя по суммам, которые выложила за них Портия, сестра Нериссы, она была не настолько богата, чтобы покупать дешевых лошадей. И тем не менее ни одна из двухлеток пока не выиграла достаточно призов, чтобы покрыть хотя бы свою начальную стоимость. А с каждым новым проигрышем их будущая стоимость в качестве племенных лошадей опускалась все ниже.
В качестве наследства эти южноафриканские лошадки были мертвым грузом.
Чарли приехала в Хитроу проводить меня. Я провел дома всего девять дней. Нам обоим казалось, что это очень мало. Пока мы ждали у стойки регистрации, к нам подошли по меньшей мере полдюжины дам, попросить автограф для своих дочек, племянниц, внуков и так далее. На нас глазели. Вскоре появился аэропортовский служащий и предложил нам подождать в маленькой отдельной комнате. В аэропорту меня знали - я часто улетаю отсюда. Мы приняли предложение с благодарностью.
- У меня такое впечатление, словно тебя двое, - вздохнула Чарли, усаживаясь на диван. - Один для публики, другой мой личный. И это совершенно разные люди. Как будто у меня два мужа. Знаешь, когда я вижу тебя в кино или даже в клипах по телевизору, я потом смотрю на твои фотографии и думаю: «С этим человеком я спала прошлой ночью». И это кажется ужасно странным, потому что ты, который для публики, принадлежишь не мне, а всем этим людям, которые платят, чтобы на тебя посмотреть. А потом ты возвращаешься домой, и это снова ты, мой родной муж, а ты, который для публики, - это кто-то совсем другой…
Я посмотрел на нее с любовью.
- Кстати, тот, который твой личный я, забыл заплатить за телефон.
- А, черт! Я же тебе двадцать раз напоминала…
- Заплатишь?
- Ну да, наверное… Но ведь счета за телефон - это твоя работа! Проверять все эти телеграммы, звонки в Америку - я ведь не знаю, кому и куда ты звонил. Если ты не будешь их проверять, с нас могут содрать лишнее.
- Что ж, придется рискнуть.
- Ну, знаешь!
- Зато эти деньги вычтут из суммы налога…
- Ну разве что…
Я уселся рядом с ней. Надо же о чем-то говорить - так почему бы и не о счетах за телефон? Нам давно уже не было нужды говорить другу другу вслух то, что мы все время твердили про себя. За все время совместной жизни мы всегда прощались легко и так же легко встречались снова. Многие думали, что это от безразличия. Скорее наоборот. Мы нуждаемся друг в друге, как пчела нуждается в цветах…
Десять часов спустя, когда я приземлился в международном аэропорту имени Яна Смита, меня встретил нервный человек с влажными руками - менеджер «Южноафриканской компании по распространению международного кинематографа».