Ребенок заорал еще громче,перепугавшись,когдаотецпринялся
размахивать над ним своими огромными жилистыми руками.
- Оставь ее, знаешь ведь, что незамолчит,-проговорилаженаМаэ,
потягиваясь в постели.
Она тоже только что проснулась и досадовала, что ей никогда не дают как
следует выспаться. Неужели они не могут тихо уйти! Она лежала, закутавшись в
одеяло так, что видно былотолькоеедлинноелицоскрупнымичертами,
сохранившее следы грубой красоты; к тридцати девяти годам онаужепоблекла
от вечной нужды и семерых детей: Глядя в потолок, онамедленнозаговорила;
муж тем временем одевался. Ни он, ни онанеобращалибольшевниманияна
ребенка, надрывавшегося от крика.
- Знаешь, я сижу безгроша,асегоднятолькоещепонедельник:до
получки шесть дней... Какдальшебыть?Вывсевместеприноситедевять
франков. Как мне на них обернуться? В доме ведь десять ртов.
- Ох, уж и девять франков! - воскликнул Маэ. - Я да Захария получаем по
три франка: вот тебе шесть... Катрина и отец по два: вот тебе четыре; четыре
да шесть - десять... Да еще Жанлен получает франк: вот тебе одиннадцать.
- Одиннадцать-то одиннадцать, а праздников и прогулов тынесчитаешь?
Говорю тебе, больше девяти никогда не получается!
Маэ не отвечал, ища на полу свой кожаный пояс.Затем,разгибаясь,он
промолвил:
- Нечего жаловаться, я еще здоров.Аскольковсорокдвагодана
ремонтную работу переходят!
- Может быть, может быть, старина,ноотэтогонахлебунасне
прибавляется. Что же мне делать, скажи на милость? У тебя-то ничего нет?
- Два су есть.
- Ну и оставь их себе, выпьешькружкупива...Богмой!Амнечто
делать? Шесть дней еще - конца не видать. МывлавкеуМеграшестьдесят
франков задолжали. Он меня позавчера за дверь выставил, а я все-таки кнему
опять пойду. Но если он упрется и откажет...
И она продолжала унылым голосом, не поворачивая головы,жмурясьпорою
от скудного света свечи. Она говорила о том, что в доме ничего нет,адети
просят хлеба; даже кофе не хватает,отводыделаетсярезьвживоте;и
долго-долгоещепридетсяиместьваренуюкапусту,обманываяголодный
желудок. Приходилось говорить всегромче,таккакревЭстеллыпокрывал
слова. Этот истошный крикстановилсяневыносимым.Маэ,казалось,только
теперь услыхал его, выхватил вне себя ребенка излюлькиибросилегона
кровать к матери, яростно бормоча:
- На тебе, а то я ее пристукну... Ну и ребенок, простигосподи!Ей-то
ни в чем недостатка нет, сосет себе грудь, а орет громче всех!
В самом деле, Эстелла тотчас приняласьсосать.Закутаннаяводеяло,
успокоенная теплом постели, она только почмокивала губами.
- Разве господа из Пиолены тебе не говорили, чтобы ты к нимпришла?-
спросил отец, помолчав.