– О’кей.
Флинн заглянула в Хому, убедилась, что Шайлен на прежнем месте, все так же с лиловым ободком. Надо туда заскочить. И заодно спросить Мейкона про телики, Бертона и свой.
10. Бар «Менады»
Угловая забегаловка в крытой галерее 1830 года постройки на нижнем ярусе Ковент-Гардена ориентировалась, вероятно, на туристов. Глядя на единственную официантку-митикоиду, Недертон невольно ждал, что сейчас она ощетинится оптическими прицелами. Большая, почти аутентичная с виду вывеска над барной стойкой, перед которой помещались четыре табурета, изображала, надо полагать, менад, целую толпу. Недертон (он сидел в отдельном кабинете за темно-бордовым бархатным занавесом) ни разу не видел в «Менадах» посетителей, оттого и назначил здесь встречу.
Тяжелый бархатный занавес чуть отодвинулся, и на Недертона глянул карий детский глаз под светлой челкой.
– Рейни? – спросил Недертон, хотя ничуть не сомневался, что это она.
– Извини, – ответила девочка, проскальзывая внутрь. – Ничего взрослого не было. В опере идет что-то популярное, и всё поблизости разобрали.
Он представил, как она лежит сейчас в своей длинной торонтской квартире, на мостике через авеню, соединяющем наискосок две старые высотки. С обручем на голове, который обманывает нервную систему, заставляя воспринимать движения прокатной периферали как собственный сон.
– Насмотрелась я на митикоид. – По виду ей было лет десять, если не меньше; внешность самая невыразительная, как обычно у прокаток. – Наблюдала ту, с мобиля, пока она охраняла Даэдру. Мерзость. Когда им надо, бегают, как пауки.
Она с хмурым видом села напротив Недертона.
– А где Даэдра? – спросил он.
– Неизвестно. Ее правительство выслало какое-то воздушное судно, но, разумеется, не позволило снимать эвакуацию. Мобилю приказали отойти подальше.
– Но ты все равно могла наблюдать?
– Эвакуацию – нет, все остальное – да. Главарь лежал ничком, все остальные были порублены в фарш. Больше никто из мусорщиков не появился, так что обошлось без новых жертв. Теоретически для нас это хорошо, если рассчитывать на продолжение проекта.
– Ваша спутница чего-нибудь желает, сэр? – спросила митикоида из-за бархатного занавеса.
– Нет, – отвечал Недертон.
Глупо переводить виски на перифераль. Даже такой паршивый, как в этом баре.
– Вообще-то, он мне дядя! – громко объявила Рейни.
– Ты сама предложила встретиться так, – напомнил Недертон и отпил глоток самого дешевого виски в баре – по вкусу ровно такого же, как самый дорогой, который он попробовал, покуда ждал.
– Ситуация – говно, – сказала она, вскидывая детскую ручонку. – Много говна наброшено на много больших вентиляторов.
Насколько можно было понять, Рейни работала на канадское правительство, хотя оно, конечно, герметически изолировало себя от всякой ответственности за ее действия. Вопиюще простое положение, на взгляд Недертона. Очень может быть, что Рейни даже представляла, хотя бы в общих чертах, кому именно подчиняется.
– Нельзя конкретнее? – спросил он.
– Саудовцы вышли из проекта.
Этого он ждал.
– Сингапур, – продолжала она. – Шесть наших самых больших НПО…
– Вышли?
Девочка кивнула:
– Франция, Германия…
– Кто остался? – спросил Недертон.
– Соединенные Штаты. И фракция в правительстве Новой Зеландии.
Еще глоток виски – язычок огня лизнул его язык.
Она склонила голову набок:
– Считают, что это заказное убийство.
– Бред.
– Нам так сказали.
– Кому «нам»?
– Не спрашивай.
– Я не верю.
– Уилф, – сказала девочка, подаваясь вперед, – это была мокруха. Кто-то использовал нас, чтобы убрать его, а заодно и свиту.
– При положительном исходе Даэдра получала значительный процент. Да и в любом случае то, что произошло, дорого ей обойдется.
– Самооборона, Уилф. Самая простая отмазка. Мы с тобой знаем, что она хотела их спровоцировать. Ей нужен был предлог, чтобы прибегнуть к самообороне.
– Но ведь послом изначально планировалась она? Когда ты подключилась, она уже была в проекте? Ведь так?
Девочка кивнула.
– Потом ты наняла меня. Так кто пригласил Даэдру?
– Твои вопросы, – произнесла девочка, четко выделяя каждое слово, – показывают, что ты неверно понимаешь наше положение. Ни ты, ни я не можем себе позволить интересоваться ответами. Мы пропустим удар по своей профессиональной репутации, Уилф. Но это… – Она не договорила.
Он глянул в безмятежные глаза прокатки и закончил за нее:
– …безопаснее, чем подставиться под удар другого плана?
– Мы не знаем, – спокойно ответила девочка, – и не хотим знать.
Недертон посмотрел на стакан с виски.
– Ее прикрывали какой-то системой гиперзвукового вооружения, верно? Чем-то орбитальным, готовым к немедленному пуску?
– Обычная практика. Однако мы даже говорить об этом сейчас не будем. Всё позади. Ты понял? Для тебя и для меня тут надо поставить точку. Прямо сейчас.
Недертон глянул на нее.
– Могло быть хуже, – сказала девочка.
– Куда уж хуже?
– Ты по-прежнему сидишь здесь. Я дома, в теплой пижамке. Мы живы. И скоро, насколько я понимаю, будем искать работу. Пусть так и останется, ладно?
Он кивнул.
– Все было бы чуть менее сложно, если бы ты с нею не спал. Впрочем, это было недолго. И уже кончилось. Ведь кончилось же, Уилф?
– Разумеется.
– Ты не оставил у нее свою зубную щетку? Потому что нам обоим нужно, чтобы у тебя не было решительно никаких поводов встречаться или даже звонить.
И тут он вспомнил.
Но это поправимо. Незачем говорить Рейни.
Недертон потянулся к виски.
11. Тарантул
Флинн поставила велосипед в проулке, защелкнула замок и открыла сотовым заднюю дверь фабы «Форева». Внутри пахло оладьями и рисом с креветками из «Суши-лавки». Оладьи значили, что печатают из пластика, который годится в компост. Креветочный рис Шайлен всегда брала, когда работала по ночам.
Эдвард сидел на табурете посреди комнаты, мониторил. На нем были черные очки от ультрафиолета поверх визы на одном глазу. В полутьме очки не отличались от кожи цветом, только блеском.
– Мейкона видел? – спросила Флинн.
– Не-а.
Голос полукоматозный от нудной работы и недосыпа.
– Подменить тебя, Эдвард?
– Да нет, я пока живой.
Флинн оглядела длинный стол, заваленный фабрикатами, которые предстояло очистить от последа, подшлифовать, собрать. Она провела за этим столом много длинных часов. У Шайлен всегда можно было подработать, если умеешь с ней ладить и руки тем концом вставлены. Видимо, сегодня печатали игрушки. Или украшения к Четвертому июля.
В соседней комнате Шайлен смотрела новости: злобные хари с плакатами.
Увидев Флинн, она подняла голову:
– Бертон звонил?
– Нет, – соврала Флинн. – А что?
Нулевой шанс избежать разговора о Бертоне.
– Безопасность забрала нескольких ветеранов. Я за него волнуюсь. Попросила Эдварда тебя подменить.
– Я его видела, – ответила Флинн. – Завтрак?
– Ты сегодня рано.
– Я не ложилась. – Флинн не стала спрашивать, чего там Шайлен от нее хотела. – Мейкона видела?
Шайлен чиркнула в дисплее модным полимерным ногтем, и луканы провалились в зелень воображаемой саванны.
– Сегодня не поэтому, – ответила Шайлен.
Она хотела сказать, что ночной аврал из-за скопившихся заказов, а не потому, что Мейкону нужны тишина и покой, чтобы печатать леваки. Флинн не знала, какую часть доходов от фабы дает левая продукция, но подозревала, что заметную. В миле по трассе стояло заведение сетки «Самофаб», где принтеры были покрупнее и поразнообразнее, но в «Самофабе» леваков не напечатаешь.
– Я на диете, – сказала Шайлен.
Над саванной взлетали фламинго.
– Оттого лиловый? – спросила Флинн.
– Бертон.
Шайлен встала и оттянула пальцем пояс джинсов.
– Бертон в состоянии сам о себе позаботиться, – сказала Флинн.
– Ветеранская администрация ни хера не делает, чтобы его вылечить.
Флинн догадывалась, что главным симптомом посттравматического расстройства у Бертона Шайлен считает его упорное нежелание с ней сойтись.
Подруга вздохнула, что Флинн не понимает, как плохо ее брату. У Шайлен волосы без начеса выглядят начесанными, заметила однажды мать Флинн. Это сохранялось, что с ними ни делай, как пометки маркером под латексной краской. Шайлен нравилась бы Флинн всем, если бы не фигня насчет Бертона.
– Увидишь Мейкона, попроси связаться со мной. Нужна помощь с телефоном. – Флинн повернулась к выходу.
– Прости засранку, – сказала Шайлен.
Флинн сжала ей плечо:
– Как только позвонит, я тебе скажу. – И вышла через заднюю дверь, кивнув по дороге Эдварду.
Как раз когда она сворачивала в проулок за фабой, мимо пронесся на своем «тарантуле» Коннер Пенске – то, что от него осталось, угловатой загогулиной чернело между передними колесами. Дженет сшила ему эти длинные чулкоподобные мешки из полартека, с множеством молний. У Дженет на столе они казались чехлами для чего-то невообразимого, и, в общем, правильно казались. Гаптразовцами в городе были только он и Бертон, и с Коннером случилось то самое, чего Флинн боялась для брата: он вернулся без одной ноги, без ступни на другой ноге, без руки и с двумя пальцами – мизинцем и безымянным – на оставшейся руке. Красивое лицо не пострадало нисколько, и это еще добавляло жути. Запах жареного куриного жира из выхлопной трубы трицикла висел в воздухе еще несколько секунд после того, как большое заднее колесо исчезло из виду. Коннер раскатывал ночами, все больше по проселкам их округа и пары-тройки соседних, управляя трициклом с помощью сервопривода, купленного на деньги В. А. Отрывался таким способом. Натягивал кондом-катетер, закидывался «будильником» и ехал, сколько хватит бака. Днем обычно спал. Бертон иногда ходил помочь ему по дому. Флинн отчаянно жалела Коннера: в школе он был очень славный, несмотря на смазливую физиономию. Ни он, ни Бертон, насколько знала Флинн, никому не рассказывали, как это с Коннером произошло.