Козловский вздрогнул, лицо его постепенно обретало нормальный цвет, унялась дрожь губ, веки затрепетали и он, медленно открыв глаза, огляделся. Сильвестр поднес к его губам флягу, князь сделал несколько глотков воды.
– Все… записал? – с трудом спросил он.
– Все, ваше сиятельство, – подтвердил секретарь.
– Хорошо. Давайте‑ка, братцы, передохнем немного, – попросил он, посмотрев на Корсакова и Головко.
Корнет и Сильвестр помогли ему выйти из коляски, отвели на несколько шагов от дороги.
От земли поднимался туман, ночь уходила на запад, воздух посвежел и был неподвижен. Князь отстранил руку Корсакова и присел прямо в мокрую от росы траву.
Казаки, спешившись, доставали из седельных сумок нехитрую снедь: хлеб, вяленое мясо.
– Ты, дружок, неси сюда, что там у нас покушать, – обратился к секретарю Николай Михайлович, – а вы, господа, присоединяйтесь. Буду сердечно рад, коли не побрезгаете. И казачков зовите.
Сильвестр сноровисто расстелил на траве скатерть, с натугой вытащил из коляски кофр и принялся выгружать из него припасы. Головко только крякал, глядя на такое богатство: первым делом на скатерти возник хрустальный графин в окружении серебряных стопок, рядом, в фарфоровых тарелочках устроились нарезанная до прозрачности копченая осетрина, балык из стерляди, копченый окорок и нежнейшая буженина. В фаянсовых плошках расположились маринованные маслята, паштет из гусиной печени, паюсная икра. На широкое блюдо Сильвестр разложил крупно порезанные помидоры и огурцы, пучки зеленого лука, на отдельной салфетке поместился порезанный каравай. Завершив картину полуведерным кувшином кваса, секретарь отступил, залюбовавшись собственной работой.
– Прошу к столу, господа, – пригласил князь.
Сильвестр разлил водку, офицеры и князь чокнулись за победу русского оружия, казаки молча махнули по стопке, под ободряющие советы Козловского набрали со скатерти закуски и отошли в сторону.
Когда утолили первый голод, князь предложил выпить за погибель супостата, придет ли она от православных воинов, или от негостеприимства российского Отечества. Головко хитро взглянул на него.
– Вы, ваше сиятельство, будто все наперед знаете.
– Эх, господин хорунжий, – князь не спеша выпил водку, – долгие лета – многие знания, многие знания – многие беды. Судьбы наши предрешены так же, как и судьба этой военной компании. Слышали такие слова: все, что с нами случится, уже записано на листах наших судеб и ветер времени, играя, переворачивает страницы.
– Красиво, – одобрил Головко, – это, ежели по нашему сказать: человек предполагает, а бог располагает.
– Верно.
– Вы и свою судьбу знаете, ваше сиятельство? – спросил слегка захмелевший корнет.
– Давайте, господа, без титулов. Зовут меня Николаем Михайловичем, прошу так и обращаться. Да, Алексей Васильевич, к сожалению, я знаю свою судьбу. Ждет меня смерть от камня, – спокойно сказал князь, – а вот Сильвестр, – он указал на секретаря, – хоть и не военный человек, как вы, и жутко боится всяческого оружия, погибнет от летящего металла. Как – не знаю, но от летящего металла.
– Ваше сиятельство, – жалобным голосом сказал секретарь, – вы же обещали не напоминать.
– Ну, прости ради Бога, дружок.
Корсаков рассмеялся, откинулся на спину, разбросал руки, глядя в высокое голубое небо.
– И когда же сбудется ваше предсказание, Николай Михайлович? Нет, не говорите! Даже думать о смерти в такой день не хочется.
Козловский грустно усмехнулся и промолчал.
Попетляв среди сжатых полей и начинающих желтеть березовых рощ, дорога нырнула в сосновый бор.