Я забыл добавить, что он был близорук, а я, наоборот, настолько дальнозорок, что в самом большом театре Болоньи мог разглядеть бюсты и прочесть надписи около сцены из такой дальней и _плохо освещенной ложи_, что никто из моей компании (а это были все люди молодые и зоркие, и некоторые сидели в той же ложе) не мог разобрать ни одной буквы и все решили, что я их дурачу, хотя я был в этом театре впервые.
В общем я считаю, что сравнение ни на чем не основано. Я говорю это без всякой досады, ибо Руссо был великий человек, и сравнение было бы достаточно лестным; но мне не хочется льстить себе пустыми химерами.
1
Когда я встретил старого оратора Куртнэ у поэта Роджерса в 1811-1812 гг., мне очень понравились величавые руины некогда статной фигуры и беседа, еще полная остроты. Это _он_ в английском парламенте заставил умолкнуть Флода, уничтожающим замечанием оборвав этого ирландского соперника Граттана. Я спросил Куртнэ (ибо люблю выяснять мотивы человеческих поступков), не было ли у _него_ личных счетов с Флодом; желчность его ответа заставила меня это предположить. Куртнэ ответил: "да, были; однажды в Ирландии (он сам ирландец), в ирландской Палате Общин Флод позволил себе несправедливый личный выпад против него, а он, не будучи членом палаты, не мог защищаться, и когда, несколько лет спустя, в английском парламенте ему представилась возможность отплатить обидчику, он не мог удержаться". И он отплатил Флоду с лихвою; после этого Флод всего раз или два выступил с речью в английской Палате Общин и не занял там сколько-нибудь заметного места. Должен, впрочем, сделать исключение для его речи о Реформе в 1790 г., которую Фоке назвал лучшей из всего "слышанного им по этому вопросу".
2
Когда Фокса спросили, какую из слышанных им речей он считает лучшей, он ответил: "Речь Шеридана о Хастингсе в Палате Общин" (а не в Вестминстер-Холле). На вопрос: что он думает о собственной своей речи по поводу объявления войны, он ответил: "и это тоже чертовски хорошая речь". Слышал от лорда Холланда.
10
Расположение Шеридана ко мне (если только он не дурачил меня; но леди К[аролина] Л[эм] и другие говорили мне, что он высказывал его и до, и после нашего знакомства) основывалось на "Английских бардах и шотландских обозревателях". Он сказал мне, что равнодушен к поэзии (в частности, к моей, не считая этой поэмы), но заключает - из нее и по другим признакам, - что из меня может выйти оратор, если я стану упражняться и посвящу себя парламентской деятельности. Он непрестанно твердил об этом; помню, что мой старый наставник доктор Дрюри думал то же самое, когда я был _мальчиком_, но у меня никогда не было охоты попробовать. Я выступил раз или два, как делают все молодые пэры, в качестве дебюта; но рассеянный образ жизни, застенчивость, высокомерие и необщительность, а, кроме того, краткость пребывания в Англии после совершеннолетия (всего около пяти лет) не позволили мне возобновить эти попытки. В общем дебют мой был таков, что мог бы воодушевить меня, особенно _первая_ речь (всего я выступал три-четыре раза), но сразу же вслед за тем вышла моя поэма "Чайльд-Гарольд", и после этого никто уже не вспоминал о моей _прозе_, в том числе и я сам; она отошла на задний план, хотя мне иногда кажется, что я _сумел бы_ чего-нибудь в ней достичь.
11
О парламенте я вынес впечатление, что члены его не так сильны в ораторском искусстве, как в качестве _слушателей_; в столь многочисленном собрании может быть мало Красноречия (в конце концов, в древности насчитывалось лишь _два_ великих оратора, а в наше время, мне думается, их _еще меньше_); но должна быть закваска разума и здравого смысла, позволяющая _знать_, что правильно, хотя бы они и не умели хорошо выразить это.
14
Однажды М. Г. Льюис предложил Шеридану пари.