– Только когда моя сексуальная энергия освободилась от пут мира, все стало на свои места. Длясновидящих это является правилом. Усталкеров все наоборот. Мой бенефактор был, как ты бы выразился, распущенным в сексуальном отношении – и как обычный человек, и как Нагваль.
Дон Хуан был близок к тому, чтобы открыть мне деяния своего бенефактора, но потом, очевидно, передумал. Он тряхнул головой и сказал, что я слишком негибок для таких откровений. Я не настаивал.
Он сказал, что у Нагваля Элиаса был такой уровень внутреннего покоя, какойсновидящие приобретают лишь пройдя через невообразимые битвы с самими собой. И эту собранность он использовал для того чтобы полностью погрузиться в задачу отвечать на вопросы дона Хуана.
– Нагваль Элиас объяснял, что для меня препятствием в пониманиидуха было то же самое, что и для него, – продолжал дон Хуан. – Он полагал, что существует два разных вопроса. Первый – потребность в непрямом понимании того, что такоедух, второй – непосредственное пониманиедуха. Когда поймешь, что такоедух, второй вопрос разрешится сам собой, и наоборот. Еслидух будет говорить с тобой при помощи безмолвной речи, ты немедленно и в точности узнаешь, что такоедух.
Он сказал, что Нагваль Элиас видел причину трудностей в нашем нежелании принять идею существования знания без слов, которые должны объяснить его.
– Но у меня не возникает трудностей в понимании этого, – сказал я.
– Принятие этого утверждения не такая уж легкая штука, какой, по твоим словам, она для тебя является, – сказал дон Хуан. – Нагваль Элиас обычно говорил мне, что все человечество отошло отабстрактного, хотя когда-то мы, должно быть, были очень близки к нему. Оно, безусловно, было той силой, которая поддерживала нас. Потом произошло нечто такое, что отвратило нас отабстрактного. Теперь мы не можем вернуться к нему назад. Обычно он говорил мне, что ученику требуются годы, чтобы получить возможность вернуться кабстрактному, то есть понять, что знание и язык могут существовать независимо друг от друга.
Дон Хуан повторил, что сутью наших трудностей в возвращении назад кабстрактному является наш отказ принять возможность знания без слов или даже без мыслей.
Я уже было собрался возразить, что он говорит бессмыслицу, как внезапно с удивительной силой ощутил, что я что-то упустил и что его точка зрения представляет для меня чрезвычайную важность. Он действительно пытался сообщить мне нечто такое, что я или не мог уловить, или что вообще невозможно было до конца выразить словами.
– Знание и язык существуют раздельно, – повторил он мягко.
Я уже почти был готов сказать: «я знаю это», словно действительно знал, – напромолчал.
– Я уже говорил тебе, что не существует способа говорить одухе, – продолжал дон Хуан, – потому чтодух можно только испытать. Маги пытаются объяснить это обстоятельство, когда говорят, чтодух не является чем-то таким, что можно увидеть или почувствовать. Но существует нечто такое, что всегда неясно вырисовывается перед нами. Иногда оно приходит к некоторым из нас. Но в большинстве случаев оно кажется нейтральным.
Я молчал, и он продолжал объяснять. Он сказал, чтодух во многих отношениях подобен дикому зверю. Он держится на расстоянии от нас до тех пор, пока что-то не выманит его. Именно тогдадух проявляется.
Я возразил, что еслидух не является сущностью или присутствием и не имеет сути, то как кто-то может выманить его?
– Твоя проблема заключается в том, – сказал он, – что ты полагаешься только на свое собственное пониманиеабстрактного. Например, внутренняя сущность человека или фундаментальный принцип являются для тебя абстракцией. Иди, возможно, нечто менее смутное: характер, воля, мужество, достоинство, честность.