Бесстыдной, но… красивой. Я не могла этого не признать. Точно так же, как не могла не признать, что такого белья у меня никогда не было. В мои панталоны можно завернуться, как в паруса, а в нижнее платье еще раза четыре, не меньше.
Интересно, Камилла тоже надевает для него такое… порочное белье?
Почти наверняка. Не только белье, но и позволяет ему делать с собой все, что ему нравится. Если она владеет таким делом, то наверняка искушена в любви и уж совершенно точно не стесняется, когда веревки стягивают ее тело. Наверняка бесстыдно раскрывается и подается навстречу его пальцам, или… плети.
Я мысленно влепила себе пощечину, но помогло смутно.
Какая она, Камилла де Кри?
Воображение рисовало зрелую женщину, роскошную женщину — такую, как ее светлость, герцогиня де Мортен. Возможно, не такую утонченную, но…
Чтоб у нее на носу бородавка вскочила!
У Камиллы, разумеется, ее светлость тут ни при чем.
Представила, как Орман стягивает с нее платье, как его руки небрежной лаской скользят по покатым, красивым плечам, и внутри все перевернулось. Горячая волна прокатилась по телу, заставляя пальцы сжаться на подлокотниках, резной узор до боли впился в ладони.
Всевидящий!
Неужели я на самом деле ревную?
Эта мысль ошеломила и оглушила настолько, что я замерла. Даже упустила момент, когда над сценой пошло затемнение: мужчина как раз рванул с плеч девушки полупрозрачный занавес сорочки, обнажая ложбинку между грудей, и припал к ней губами. На этом в зале вспыхнул свет, а занавес сомкнулся, отрезая любовников от нас.
— Интригует, правда?
— Нет! — выпалила я. — Это ужасно! Она сейчас потеряет девственность с мужчиной, который убил ее отца.
Орман приподнял брови.
— Не так давно ты говорила иное.
— Я была не в себе.
— Определенно, — заметил он. — Ты и сейчас не в себе, Шарлотта. У тебя глаза, как чайные чашки.
— Пойдемте лучше пройдемся. — Я вскочила. Слишком прытко для благовоспитанной мисс. — Посмотрим театр.
— Признаться, не ожидал, что ты вообще это предложишь...
В отличие от меня, Орман поднялся медленно, как готовый в любой момент напасть хищник. Миг — и удерживающий портьеры бенуара шнур развязался, отрезая нас от зала и запечатывая внутри.
— Признаться, не ожидал, что я это скажу, но мы никуда не пойдем, Шарлотта. — Он шагнул ко мне вплотную.
— Что вы имеете в виду?
— Пока ты не расскажешь, что с тобой происходит.
Всевидящий, Всевидящий, Всевидящий!
— Ничего со мной не происходит, — я осторожно попятилась. Пятиться было особо некуда, за спиной начиналась стена.
— Неужели? Ты сегодня весь вечер сама не своя. — Он шагнул ближе, оказавшись со мной лицом к лицу. — Что тебя волнует, Шарлотта?
Он оперся ладонями по обе стороны от меня, так близко, непростительно близко, что мне стало нечем дышать.
— Вы… меня волнуете вы! — выпалила я.
Ну молодец, Шарлотта. Ничего умнее не придумала?
— Я? — Лицо Ормана стало удивительно светлым даже под маской.
— Я имела в виду… несмотря на маски, это мой первый выход в театр. И вообще все это… очень волнительно.
— Тогда волнуйся, но только самую малость, — Орман подался ко мне, обжигая щеку кончиками пальцев. — Ровно настолько, чтобы краснеть, как это сейчас делаешь ты.
Я краснею? Я? Краснею?
— Это от духоты. Здесь… очень жарко?
— Ты меня спрашиваешь?
— Вас я?
— Гм. — Он окинул меня пристальным взглядом. — До начала второго акта у нас есть еще более получаса. Как ты смотришь на то, чтобы заглянуть в буфет?
В буфете наверняка будет проще, чем с ним наедине, поэтому я кивнула. Позволила ему отодвинуть полог и облегченно вздохнула, оказавшись в царстве картин в позолоченных рамах и рожков светильников. В коридоре, ведущему к бенуарам, народу было немного, поэтому мы спокойно прошли к лестнице, уводящей наверх. Моя рука лежала поверх его, и это смотрелось так правильно, словно так было всегда.
Всегда.
Странное слово. Орман считает, что никогда — это слишком долго. Тогда что он скажет об этом?
— Ты смотришь так, Шарлотта, словно хочешь что-то спросить.
— Нет, просто задумалась.
— Как у тебя получается всегда выглядеть так соблазнительно?
Вопреки моей воле к щекам снова прилила краска.
— Как вам удается приплести соблазнение даже к самым невинным ситуациям?
— Потому что невинность соблазнительнее всего, Шарлотта.
Орман чуть подался ко мне, еще чуть — и это будет непристойно.
Запах сандала, запах нашего с ним знакомства и его близость. Что может быть опаснее?
Пальцы в перчатке скользнули по моему обнаженному запястью, и я вздрогнула.
— Месье Орман, мне напомнить о том, что мы в театре?
И что мы по-прежнему притягиваем взгляды.
— Ты только и делаешь, что об этом напоминаешь.
— Потому что кто-то постоянно об этом забывает.
Я вздернула подбородок и сделала вид, что меня вообще не волнует происходящее. Между тем как мы, к счастью, уже добрались до буфета. Огромный, заполненный аппетитными запахами, голосами и шелестом платьев, он занимал просторную залу. Золотисто-кремовое убранство, лепнина под потолками и несколько сияющих люстр. Последние отражались в паркете, рассыпали свет над столиками, за которыми уже устраивались гости. Зеркальные панели-ромбы за спинами официантов отражали залу.
— Что тебе принести, Шарлотта? — Эрик отодвинул стул, на который я немедленно опустилась.
У меня было такое чувство, что первый же кусочек еды выпрыгнет из меня обратно. Не то от волнения, не то от затянутого непомерно корсета. Сюин постаралась на славу и добилась талии, которую принято называть осиной. Зато теперь я понимаю, почему осы такие злые.
— Чаю.
— И только?
— С сахаром.
Эрик улыбнулся, но, к счастью, настаивать на большем не стал. Стоило ему отойти, как на меня свалилось очередное осознание: я уже называю его по имени даже в мыслях. Всевидящий, что же дальше-то будет?
Дожидаясь его, подняла голову и принялась считать подвески на люстрах. Впрочем, долго этим заниматься не получилось: люстра была совсем рядом, и от яркого света зарябило в глазах.
— Невероятно! — Громкий шепот женщины за соседним столиком заставил меня вздрогнуть. — История падшей женщины на Королевской сцене Лигенбурга!
Чуть скосила глаза вправо: за соседним столиком устроились леди, запечатанные в темные футляры платьев. Фиолетовый и синий добавляли им возраста — так же, как складки у губ, которые не скрывали маски.
— Не в первый и не в последний раз, я полагаю. Вы только посмотрите! Они сняли маски.
Я проследила их взгляды, чтобы наткнуться на… ее светлость Луизу Биго де Мортен и ее мужа. Пожалуй, платье герцогини могло посоперничать с моим: ярко-сиреневый атлас, открытые плечи и глубокий лиф, который облегал ее фигуру, подчеркивая все достоинства, пышная юбка струилась волнами. Рядом с герцогом (высоким темноволосым мужчиной с тяжелым взглядом), одетым в черно-белую классику, она выглядела ослепительной летней бабочкой.
— Можно подумать, без масок их было не узнать, — заметила сидевшая рядом с ней леди. — Мало того, что она постоянно рядится, как… как главная героиня этого спектакля… Вы посмотрите, с кем они садятся за столик.
Пара, которая тоже сняла маски, была мне не знакома, но показалась очень приятной. Миловидная светловолосая девушка и рыжий мужчина, который с нежностью смотрел на свою спутницу.
— А кто это? — спросила ее соседка.
— Джулия Рокенфорд. В прошлом — Джулия Пирс, дочь этого ненормального ученого, Фрэнка Пирса, который вроде как подарил нашему обществу много полезных достижений. — Яд из нее так и сочился, им было пропитано каждое слово.
— А ее сопровождающий?
— Патрик Рокенфорд.
— Погоди-ка, но он же…
— Да-да, тот самый скандальный делец, фабрикант, сколотивший состояние на производстве двигателей для дирижаблей.
— Какой кошмар! Только в наше время герцог может сесть с дельцом за один стол.