— Ты ж не закрываешь хвосты, чтоб уволиться?
Я с наигранным ужасом замахал руками:
— Бог избави, Леонид Борисович. Где я ещё найду работу с такими шикарными условиями?
Босс кивнул:
— Замечательно, но ты это прекрати. Хорошо, конечно, что ты перевыполняешь план, но не хватало, чтоб ты как в прошлый раз в обморок свалился.
У меня от стыда загорелись щеки:
— Это было секундное помутнение. Ерунда.
— Ну-ну. Ты меня понял. Отправлю в бесплатный отпуск.
Я честно покивал, про себя думая — если сброшу темп, будет ещё хуже. Затравлю себя мыслями о Нем, обо всём этом до состояния психической истерии.
Мы попрощались, в субботу я отсыпался, а потом до ночи проектировал фасад, к трём часам утра добившись нужного результата. Материал, правда, требовался, подешевее, иначе можем и в бюджет не вложиться, но если поговорить с заказчиком…
Так вот, воскресенье наступило неожиданно быстро. Ровно в полседьмого меня разбудил Жека — у него собственные ключи от моей квартиры. Он уже даже успел запарить кофе, и на мой отказ поднять задницу, стащил за ноги и провёз животом по полу до кухни.
Когда я отошел от ступора настолько, чтобы мочь сказать хоть что-то кроме матов и подняться на локтях, Женька сидел за столом, безмятежно попивая кофе.
— Ты не охренел? Это чё, блять, было?
— Поднимайся, — фыркнул. — Ты обещал прийти.
— А ты скот бездушный. Я спал три часа.
— И кто виноват? Ты знал, что я приду, чел. И я уже сказал своим, они давно тебя не видели. И Лазарь вызвался нас подвезти. Он к семи приедет, так что чухайся, нам полвосьмого надо в раздевалке быть.
— Бля-я-я, — выстонал, — чего ж так рано… ты в прошлый раз чуть ли не на десять шел.
— Тогда мелкие очень просили с утра позаниматься. Игру провести. А обычно они с трёх-четырёх. Всё, давай-давай, вставай.
Омг. Ещё лучше. Я вздохнул и свалился с локтей обратно на живот.
Нет, никуда не поеду.
Женька кинул на меня знающий взгляд, спокойно допил кофе, посмотрел на часы и, поднявшись, одним резким движением закинул меня на плечо.
— Блять, ты гонишь, — пхекнул я, чувствуя, как передавливает живот. А поняв, куда меня несут, забарахтался: — нененене, чувак, это не выход, ты ж знаешь, я в хреновых отношениях с холодной водой.
Этот раз, слава всем святым, меня не кинули под холодные струи, а уронили на коврик в ванной:
— Некит, пять минут подмыться, пять одеться. Нет — я сам приду.
— Чувак, да ты монстр.
— Чел, я бетмен. Спасаю твою задницу в ночи, и тащу к свету, — уже закрывая дверь.
Ну да, избавляешь от хандры, понятно.
Помылся я в рекордно короткие сроки, хотя обычно процесс затягивается на полчаса. В коридоре ждал собранный Жека со всей артиллерией, улыбаясь в тридцать два.
— Лазарь уже под парадным. Ждёт нас.
Закатываю глаза:
— Ну пошли. Выгнал из собственного дома.
Кое-как одеваюсь, выходим. Возле парадного стоит шикарная тачка, размером с небольшой танк. Лазарь сонно машет нам с водительского сидения, открывает багажник, куда Жека сбрасывает своё барахло, и мы садимся назад, пристёгиваясь.
Лазаря я не видел долго. Он за это время накачался ещё больше, сбрил половину волос, а остаток покрасил в зелёный. Тот ещё персонаж.
— Здарова, работяга. Заглянешь сегодня в нашу песочницу?
— Та да. Давно меня не было. Много поменялось?
Машина тронулась.
— Не особо. А шо поменялось, Жека тебе всё рассказал палюбе.
— Нууу, — тяну, бросая полуизвиняющийся взгляд и, когда друг поясняет вместо меня, понимаю, что он не говорил Лазарю об этом раньше:
— Мы тоже в последнее время не особо общались.
— Ого, — Лазарь кинул на нас удивлённый взгляд в водительское зеркало: — И что случилось?
Жека вздыхает наигранно печально:
— Разлюбил он меня, батюшка. Разлюбил. Топиться пойти, что ли?
От этого его простодушного «разлюбил» меня будто по нутру стегнули, и, хотя и я постарался усмехнуться, подозреваю, улыбка вышла напряженной.
Черт бы их побрал, эти простые слова…
Но Лазарь, вроде, не заметил и голосом заправской сельской свахи закудахтал утешение, чтоб деточка Женечка нашла себе другого хлопчика, а то одинокие быстрее помирают, а Женечка ещё в самом соку. Деточка поржала и ответила, что примет к сведению.
Мы приехали к катку и зашли по очереди — я самый последний — ещё остановился покурить.
Было и привычно, и странно прийти сюда, в маленькое здание под куполом возле школы, в которой мы учились.
Пока я курил, из-за угла завернул на аллейку Тёма. Бодрой рысью добежал до меня, широко ухмыляясь:
— Каки-ие люди, — даже не запыхался.
— И тебе здравствуй.
— Сигареткой не угостишь?
Хмыкаю:
— Нет уж. Чтоб потом мне Палыч сделал секир-башку?
— Никитка, родной, ну он же знает, что я взрослый мальчик.
— Да, да.
Быстро докуриваю в компании Тёмыча, пытающегося побыть хоть пассивным курильщиком, и захожу впереди него.
Сразу же холодает и пахнет чем-то химическим: будто морская соль, хлорка, стиральный порошок и ещё что-то. Как-то мне кто-то говорил, что они этим лёд поливают.
Раздевалка слева, и Тёмыч рысит туда, пока я встречаюсь взглядом с обернувшимся тренером. На лицо невольно заползает широкая улыбка.
Палыч был здесь, когда мы с Жекой только пришли — сопляками, и складывается ощущение, что он будет здесь всегда. Как каменный монолит.
— Никита, а я думал, ты больше не придёшь, — здоровой лапищей обнимает меня, хлопая по спине.
— Как я мог, Палыч… Раздавишь ещё, — легко хлопая в ответ. Отстраняюсь: — как у Вас дела?
— А Женя не рассказал?
— Говорил, но он — это одно. У него всегда всё хорошо.
Палыч покивал:
— Да всё пока и есть хорошо. Санька только восстанавливается, но врачи говорили, после начала сезона будет как огурчик, — из раздевалки к началу сеанса повыходили хоккеисты и он, прежде чем отпустить меня, попросил: — Я хотел сам тебе позвонить по одному дельцу. Ты не убегай, я щас их настрою и приду.
Заинтригованный, я сел, перекинув ноги через длинную скамейку. Парни впрыгивали на лёд один за одним; последним выплелся парнишка мне незнакомый в форме вратаря. Значит, новенький.
Сегодня тренировался только основной состав — неудивительно, что я всех знаю.
Женька махнул мне рукой, и я повторил жест через исцарапанную прозрачную защиту, доходящую аж до потолка.
Из вещей, тут находящихся, эта защита завораживала меня сильнее всего: именно на ней, в этих миллионных царапинах по всей поверхности, отображалась кропотливая работа, кипящая тут каждый божий день.
Палыч выполз на лёд последним, дал пару указаний одной группе, потом второй, потом подошел к некоторым по отдельности. Я фыркнул, когда понял, что Жеку поставили один на один с нападающим охранять ворота с новеньким. Не думаю, что у Жеки к нему реально претензии, скорее, он беспокоится за Саню.
Зрелище тренировки вернуло меня глубоко в прошлое.
Я таскался сюда с Жекой по любой возможности: садился так же, как и сейчас, и смотрел. Друг, бывало, приходил с родителями, и я сидел с ними, обычно молча, не считая коротких стандартных диалогов, типа, о здоровье бабули.
Палыч на то время давно меня заметил и, как признался позже, всё ждал, что я подойду проситься. Он даже готов был дать старую форму — Палыча вообще привлекали упорные. Но я не подходил, и в итоге, решив, что я слишком робкий, он подошел сам.
— Играть хочешь? — спросил.
Я помотал головой:
— Нет, не хочу.
Он удивился:
— А чего так?
— Не очень люблю, — тогда это, наверное, было враньём.
— О как. А почему приходишь?
— Друг мой играет, — кивнул на Жеку.
То, что мы друзья, Палыч знал; все на катке, по-моему, знали. Ещё бы не знать, когда мы таскались постоянно вдвоём, но хоть тренер и отошел, тогда не слишком мне поверил.
Я и сам не очень верил, что отшил тренера.
Тренер для мальчишек был царь и бог. Для некоторых даже больше отец, чем родной.