– Помню один случай... хотя и не вполне очевидный. Да, могу сказать, что самое жуткое воспоминание оставил по себе Саймон.
– Саймон – который? Писатель? Издатель? Или просто «Саймон-ты-его-не-знаешь»?
– Писатель. Это случилось вскоре после моего развода. Позвонил, напросился в гости. Обещал привезти хорошего вина. Приехал. А когда понял, что ему ничего не обломится, закупорил початую бутылку и унес с собой.
– И что там было?
– Где?
– В бутылке, где же еще, – шампанское?
Алиса подумала.
– Нет, вряд ли – шампанское пробкой не заткнешь. Ты, наверное, хотела спросить: итальянское или французское, белое или красное?
По ее тону Джейн поняла, что Алиса недовольна.
– Сама не знаю, что я хотела спросить. Но это плохо.
– Что плохо? Забывать свой вопрос?
– Нет, затыкать початую бутылку. Хуже некуда. – Она выдержала драматическую паузу. – Символичный поступок.
Алиса хохотнула, но, с точки зрения Джейн, ее смех больше походил на икоту. Воодушевившись, она включила свой сценический имидж:
– Смех – лучшее лекарство, верно?
– Верно, – подтвердила Алиса. – Кто не смеется, того тянет в религию.
Джейн могла бы пропустить это мимо ушей. Но разговор о буддизме придал ей храбрости, и вообще – подруги они или нет? Тем не менее она покосилась в окно и только потом призналась:
– На самом деле меня, если хочешь знать, затянуло. Неглубоко, но все-таки.
– Да что ты говоришь? С каких это пор? То есть с какой стати?
– Пару лет назад. Это, так сказать, приводит в порядок мысли. Спасает от... безнадежности. – Джейн гладила сумочку, словно хотела утешить.
Алиса не верила своим ушам. Ей всегда казалось, что в этом мире все безнадежно – и ничего тут не поделаешь. Какой смысл менять свои воззрения в конце пути? Она прикинула, как лучше ответить – поддержать или отшутиться, – и решила в пользу второго.
– Если твой бог разрешает пить, курить и любить – тогда ничего страшного.
– О, такие пустяки его не волнуют.
– А богохульство? По-моему, когда речь заходит о боге, это – как лакмусовая бумажка.
– Ему безразлично. Он выше этого.
– Тогда одобряю.
– Он тоже. Одобряет.
– Странное дело. Я хочу сказать, боги, как правило, порицают.
– Неужели я пришла бы к богу за порицанием? Мне этого хватило выше крыши. Милосердие, прощение, понимание – вот к чему тянется человек. И конечно, к идее высшего промысла.
– А кто кого выбрал, если, конечно, это правомерный вопрос: ты его или он тебя?
– Вопрос абсолютно правомерный, – ответила Джейн. – По всей вероятности, притяжение было взаимным.
– Что ж, это... комфортно.
– А ведь многие не понимают, что с богом должно быть комфортно.
– Откуда это? Похоже на «Бог меня простит, это его работа» – так, кажется?
– Да. На протяжении веков люди только усложняли Бога.
По вагону провезли тележку с легкими закусками, и Джейн взяла себе чаю. На дне сумки она раскопала ломтик лимона в специальной пластмассовой коробочке и шкалик коньяка из гостиничного мини-бара. Ей нравилось вести подковерные игры с издателями: если те заказывали им номер в приличном отеле, она держала себя в рамках. К примеру, в этот раз ограничилась лишь коньяком и виски, потому что хорошо отдохнула. Зато однажды (дело было в Челтнеме), когда публика приняла их весьма прохладно, а ночевать пришлось на продавленной койке, Джейн так разозлилась, что выгребла из мини-бара все подчистую: спиртное, шоколад, арахис, открывалку для бутылок и даже формочку для льда.
Тележка, дребезжа, укатила дальше. Алиса тосковала по тем временам, когда в каждом поезде был настоящий вагон-ресторан: столовое серебро; официанты в белых куртках, обученные подавать овощи одной рукой при помощи вилки и ложки; ненавязчивый пейзаж за окном. Все перемены в жизни, подумалось ей, сводятся к постепенной утрате наслаждений. Они с Джейн примерно в одно и то же время утратили тягу к любовным приключениям. Она утратила интерес к спиртным напиткам, а Джейн – к еде, точнее, к ее качеству. Алиса теперь занималась цветоводством; Джейн увлекалась кроссвордами, а для ускорения процесса вписывала слова, совершенно не подходившие к определениям. Джейн была признательна Алисе: та никогда не ворчала, если Джейн прикладывалась к спиртному раньше, чем позволяли приличия. На нее нахлынула нежность к собранной, терпеливой подруге, благодаря которой они ни разу не опоздали на поезд.
– Какой приятный молодой человек вел эту встречу, – вспомнила Алиса. – Уважительный.
– По отношению к тебе – возможно. А меня он подставил.
– Каким образом?
– Неужели ты не заметила? – Джейн вздохнула, не дождавшись сочувствия. – Стал перечислять всякие книжонки, которые пришли ему на ум в связи с моим последним романом. Попробуй признайся, что впервые слышишь эти названия, – выставишь себя невеждой. Приходится кивать, а читатели будут думать, что у тебя все идеи – ворованные.
Алисе показалось, что это уже отдает паранойей.
– Никто такого не подумает, Джейн. Скорее люди подумают, что парень просто рисуется. Ты вспомни, как они оживились, когда он упомянул «Моби Дика», а ты склонила голову набок и спрашиваешь: «Это про кита?»
– А разве нет?
– Джейн, не хочешь ли ты сказать, что не читала «Моби Дика»?
– По мне заметно?
– Нет, совсем не заметно.
– Вот и славно. Я же никого не обманула. Фильм был такой, я смотрела. С Грегори Пеком. Как по-твоему, стоящая штука?
– Фильм?
– При чем тут фильм? Книжка.
– Если по правде, я и сама не читала.
– Алиса, ты настоящий друг, честное слово.
– А ты читала этих выскочек-мальчишек, по которым все сходят с ума?
– Каких именно?
– По которым все сходят с ума.
– Нет, не читала. У них и без того читателей хватает, ты согласна?
Объемы продаж их собственных книг держались – более или менее – на прежнем уровне. Пара тысяч экземпляров в твердом переплете, тысяч двадцать в мягкой обложке. Их имена, можно сказать, были на слуху. Алиса вела еженедельную колонку о превратностях и ударах судьбы; правда, Джейн считала, что под этой рубрикой полезнее было бы цитировать собственные романы, а не сочинения Эпиктета. Сама Джейн до сих пор подрабатывала на радио по приглашению редакций социальной политики, прав женщин, общественного мнения и юмора; хотя нашелся режиссер, который сделал в ее учетной карточке пометку «ТУЭ», что означало «только утренний эфир».
Джейн хотелось продолжения беседы.
– А как тебе нынешние выскочки дамочки?
– В отношении этих еще труднее изображать начитанность, но приходится.
– Мне тоже. Это плохо?
– Нет, это женская солидарность.
Джейн вздрогнула: вагон качнуло порывом ветра от встречного поезда. Какого дьявола так близко прокладывать пути? У нее в голове тут же возникли кадры железнодорожной катастрофы, снятые с вертолета: вагоны сложились гармошкой (телевизионщики обожали это выражение, всегда произносили его с нажимом) и рухнули с моста, среди обломков пробираются спасатели с фонариками, бегают санитары с носилками, а на заднем плане один вагон, как похотливый железный зверь, подмял под себя другой. Эти кадры быстро сменились другими: авиакатастрофа, массовая резня, раковые больные, убийства одиноких старушек – явные опровержения идеи вечной жизни. Бог Одобряющий был бессилен против таких видений. Она вылила остатки коньяка себе в чай. Только Алиса могла ее чем-нибудь отвлечь.
– О чем задумалась? – спросила она несмело, как девочка, впервые в жизни попросившая автограф.
– Если честно – пытаюсь разобраться, завидовала ты мне когда-нибудь или нет.
– Откуда такие мысли?
– Сама не знаю. Всякие глупости лезут в голову.
– Тогда ладно. Потому что эти рассуждения до добра не доводят.
– А что такого?
– Ну как же: если я тебе завидую, то грош цена такой дружбе. А если нет, значит, я такая самовлюбленная, что считаю твою жизнь и книги незавидными.