То есть его сознание и эмоции соответствовали шестидесяти двум годам. Почему он не медлил?
– Тебе следовало задать этот вопрос ему.
– Я спрашиваю вас. Это одно и то же.
– Не совсем. Он на здоровье не жаловался и знал, что эплазию научатся излечивать еще до того, как болезнь успеет обезобразить его.
– Это не ответ, – упорствовал Киношита. – У него был разум шестидесятидвухлетнего, но он не медлил с принятием решения.
– Он владел важной информацией, в свое время недоступной мне.
– Какой же?
– Он знал, что и в пятьдесят будет без труда брать верх над двадцатидвухлетними. Мало кто из тех, кому тридцать восемь, абсолютно точно знает, что и через десять, и через пятнадцать лет быстрота их реакции не замедлится ни на одну наносекунду. – Найтхаук вздохнул. – Но мне шестьдесят два года, больше ста лет пролежал в морозильной камере, половина моей кожи искусственная, и я точно знаю, что таким, как прежде, мне уже не быть.
– Ладно, я готов это допустить. Но вы так и не ответили: нет у вас ощущения, что вам недостает возбуждения, азарта, интереса, которые наполняли вашу прежнюю жизнь?
– Так ли интересно выслеживать подонков? Ты же сам служил закону. И находил эту службу интересной?
– Нет, но…
– Что – но?
– Я не был Вдоводелом.
– Сейчас я тоже не Вдоводел. Я – Джефферсон Найтхаук.
– Я вас совершенно не понимаю. Если в каком‑то деле ты лучший…
– Знаешь, в чем я был лучшим? – раздраженно прервал его Найтхаук. – Никому не удавалось лучше меня пугать женщин и детей. Когда я шел по улице и на их глазах кожа слезала у меня с лица и сквозь нее проглядывали кости, готов спорить, что потом кошмары мучили их не один месяц. – Он помолчал. – Со временем я начал носить перчатки и маску, чтобы никто не видел меня в таком виде, но о моей болезни уже стало известно. И у молодых отпала необходимость доказывать свою крутизну в поединке со мной. Теперь они доказывали то же самое, пытаясь украсть мою маску и убедиться, что смогут взглянуть на мое лицо, не блеванув. Удавалось это далеко не всем. – У Найтхаука перекосило лицо, он глубоко вздохнул. – Вот она, визитная карточка Вдоводела. Я не только пугал женщин и детей. Одним своим видом, войдя в бар или ресторан, я мог заставить крепких парней похвалиться харчишками.
– Извините. – Киношита потупился. – Я не понимал…
– Все нормально. С этим покончено. Как с Вдоводелом.
– А почему вы решили лечь в морозильную камеру?
– Врач с Биндера Х дал мне десять недель. Я привык пугать всех, кто смотрел на меня, но умирать как‑то не хотелось. Он и посоветовал мне не сидеть на нескольких миллионах кредиток, а отправиться на Делурос VIII, чтобы меня заморозили до того момента, как будет найдено лекарство от моей болезни. Он полагал, что на это уйдет лет сорок. Ошибся всего на семьдесят два года. Должно быть, эта эплазия оказалась очень крепким орешком.
– Похоже на то.
– Надеюсь, мой клон тоже излечился от нее.
– Денег ему на это хватало. Я уверен, что излечился. – Киношита помолчал. – Вы действительно собираетесь найти его?
Найтхаук покачал головой:
– Зачем? Если бы он хотел увидеть меня, то дал бы знать. Он выполнил задание, ради которого его создали. Если он хочет взять себе новое имя, если хочет, чтобы его оставили в покое, я буду уважать его желания.
Найтхаук поднялся, убрал со стола, вышел на веранду, сел в кресло‑качалку.
– Как много сегодня на небе звезд, – заметил он, когда Киношита присоединился к нему.