Вечером столкнулись с другой колонной. Она тоже двигалась на север. И чем дальше, тем больше народу, тем чаще туда-сюда попадались конные гонцы. И тем тяжелее становилось с едой. Пешая колонна много на себе не унесёт, а обозы безнадёжно отставали, так что иногда приходилось трясти мирное население. По счастью, делало это высшее командование, и на Лэри и его людей приходилась самая благородная часть работы. Унести собранные продукты и раздать солдатам.
Но и поход со всеми его тягостями может показаться счастьем. Это когда колонна доходит до, собственно боевых позиций. И вот тут вчерашние трудности вдруг становятся милыми и желанным.
Потому что завтра — смерть. А может быть — прямо сегодня. Или прямо сейчас. Потому что это уже не учения. И вот там вот лежат настоящие трупы. И ветераны, пережившие вчера и позавчера стаскивают их в ямы... А тебе и твоему десятку тоже приходится начать именно с этого. Укладка трупов... брр! И засыпание их землёй. А потом могильщики идут куда-то дальше, а тебе и десятку достаётся самая лёгкая и приятная работа. Воздвигнуть над могилой памятник, хоть какой-нибудь. Хоть обелиск из бревна вытесать, хоть крест поставить... Хоть камень прикатить!
А ещё становится понятно, что "линия фронта" — это очень расплывчатое понятие. Это сейчас ты сидел в тылу, пристраивал конструкцию из брёвен на братскую могилу... А вокруг тебя — неисчислимое войско... И вдруг — крики, шум... И толпа конных всадников. И требуется уйма времени, почти минута, на то, чтобы понять: это всерьёз. Это не шутка! Это они вот тебя сейчас убивать будут. Как убили уже двоих ребят, которые ещё падают, рассечённые клинками, а ты вдруг понимаешь: а у тебя кроме топора и нету ничего! Потому что и китель, и вообще всё оружие сложено вон там под сосенкой... А у тебя из всей твоей жизни — только штаны, сапоги, топор и голова.
Кстати, последнее — это лишнее. Потому что думать она отказывается, да и некогда. А вот сапоги — это очень правильная вещь! Потому что одеты они на ноги. И эти ноги очень даже резво бегут... Но почему-то не к лесу, а вокруг брёвен на свежей могиле! А голова не вмешивается, и осознаёт правильность подобного поведения только когда пригибается, а над ней в бревно косо втыкается чужой кривой клинок. Лэри сам не понял, осознанно он махнут топором, или просто пытался удержать равновесие. Но попал он по руке, клинок державшей, в результате чего рука его выпустила. И вот у него уже чужой кривой меч и топор. И что? Только тяжелее стало. Правда, когда бегаешь вокруг врытых брёвен, то тебя достать тяжелее. Потому что они — на конях, у них разворот больше. А ты можешь и влево, и вправо, и даже между брёвен пролезть. Клинком удаётся отмахиваться, топором удалось задеть по ноге одну лошадь... Но нападавших просто слишком много! И в один из неудачных моментов он вдруг видит мелькание чего-то, от чего автоматически отмахивается, но вдруг рывок за руку — и он падает. А потом земля вдруг рывком мчится куда-то, скребёт по спине, груди, голове и прочим частям тела, потому что его за эту руку тащат, да больно-то как!
А потом от очередного удара сознание отлетает.
Больно. Очень больно. Левая рука — это просто комок боли. Такое ощущение, что её кто-то жевал. Боль пульсирует, перетекает от плеча к пальцам, которые совсем не чувствуются, и обратно. Спину жжёт. Глаза не удаётся открыть. На удивление — голова не болит. Что за чудеса?
— И что ты с ним будешь дальше делать? — раздаётся чужой незнакомый голос. Очень странный голос.
— А что с ним делать? Пусть валяется.
— А если сдохнет?
— Съем.
— А если выживет?
— Да пусть катится.
— А зачем ты притащила?
— А сама не знаю.
— Как же, ты — и не знаешь. Так и скажи — понравился!
— Что в нём может нравиться? Мяса почти нету, худой, как лопетка.
— Да ладно! Мяса в нём — наесться успеешь. И, можно подумать, ты себе ужин принесла.
— Не лезь куда не надо! Ты скажи, выживет или нет?
— Выживет. Но как еда будет неперспективен. Исхудает изрядно.
Дальше раздалось неразборчивое шипение. И какой-то смех. И снова второй голос, кажется, женский:
— А со вторым что?
— А вот про него — не знаю. Плох очень. Может, прямо сейчас съешь?
И снова что-то непонятное... Но потом опять смеются.
— Тебе придётся обоих на ручках носить. Здоровенных мужиков.
— Это зачем?
— Если хочешь, чтобы они выжили — их же придётся выносить. Иначе они тебе будут прямо тут гадить.
— Пусть гадят. Потом сами и уберут. Если выживут.
— Тогда не выживут. Им сейчас чистота — самое нужное! Остальное либо будет, либо нет. А чистота для них самое важное!
Потом голоса куда-то уплывают. Лэри очнулся от странного ощущения. Как будто кто-то осторожно растирал его тёплой, влажной и очень грубой тряпкой. Это было очень больно, но больно было везде, и поэтому он не стал орать. Но застонать себе он позволил. Кто-то проверил, дышит ли он, уложил поудобнее и продолжил растирать. На этот раз — спину. Лэри терпел, терпел... А потом незаметно для себя отключился. Голова удивительным образом отказывалась думать. В те редкие моменты, когда сознание возвращалось, он почему-то не думал о том, где он и что с ним случилось. Только восприятие. Что происходит снаружи, кто рядом...? Почему-то даже собственное состояние было безразлично. То есть, Лэри знал, что всё тело болит, разбито до непотребного состояния, возможно — преломано. Но и это не волновало, не было попыток инвентаризации оставшегося целым или тяжкого ожидания выздоровления. Он старался не двигаться, чтобы не тревожить боль, и всё. По-настоящему важным было только одно. Кто рядом с ним?
Он очнулся, сразу, резко. Очень хотелось пить.
— Пить! — позвал он в сумрак. Кто-то заворочался рядом... Простая глиняная чашка с прохладной водой.
— Давай подниму, — знакомый хрипловатый голос. — Ну, не спеши, пей, пей. Ещё? Ну, тогда ложись обратно, герой.
После воды резко стало лучше. Голова прояснилась, в теле вместо комка боли образовались руки-ноги и прочие запчасти. Он смог даже сесть.
— И куда тебя несёт?
Больше всего Лэри поразил её наряд. Не то, что он находится в низкой пещере, не то, что это оказалась именно она... А то, что она опять голая!
— Что случилось? — удивлённо спросила она.
— Ты... Это же твой дом? Да? — голос оказался невнятым, видимо, челюсть распухла, хотя и не болела.
— Да. Если это можно назвать домом.
— Но почему ты и дома не одеваешься?
— Можно подумать, — она встала и вынула откуда-то платье, легко набросив через голову, — что дома одеваться обязательно. И вообще, кто меня здесь увидит? Ты? Так ты уже десять раз видел.
— Тогда почему?
— Потому что ты глупый. Ты озабочен моей одетостью, а не тем, что с тобой.
— Что со мной — я знаю, — невнятно доложил Лэри. — Меня ухватили арканом и поволокли за лошадью. Это... поэтому?
Он потрогал левую руку. Она была вдвое толще правой, горячая и по ощущениям напоминала ветку дерева.
— Ага. Я приглашала... лекаря. Он... вправил тебе руку, она была вывихнута везде. Ну, и остальное тоже. А вот твой товарищ действительно плох. Встать можешь?
Лэри попробовал. На удивление, стоять было можно. Видимо, кроме глубоких порезов на спине и ногах, а так же отбитой задницы, других повреждений он не получил. Но вот дело в том, что одежда самого Лэри мало отличалась от наряда хозяйки. То есть, он был абсолютно голым. Так что он сел обратно и прикрылся.
У противоположной стены кто-то хрипел.
— А с ним что?
— Повышенное содержание металла в лёгочной ткани.
— Что?
— Шучу. Стрела в лёгком. Пока доставали — открылось кровотечение. А я, к сожалению, могу хорошо убивать, но плохо умею лечить.
— Ты? Хорошо умеешь убивать?
— Умею. Вот сейчас ты и будешь пробовать результаты моего убийства. Есть хочешь?
Лэри прислушался к себе и понял, что хочет.