— Постойте. Конечно, я вижу, что вы женщина, но такъ какъ на листкѣ есть вопросъ, какой полъ — мужской или женскій, то и обязанъ я спросить. Ну, я пишу «женскій». Возрастъ вашъ. Сколько лѣтъ отъ роду?
— Забыла я, Финогенъ Михайлычъ, совсѣмъ забыла.
— Однако, тутъ въ листкѣ забывать не дозволяется, а требуютъ, чтобъ годъ былъ обозначенъ. Вѣдь въ паспортѣ, поди, скатано.
— Да что паспортъ! Въ паспортѣ сказано пятьдесятъ семь, а мнѣ куда больше. А пишутъ это они въ меѣщанской управѣ нарочно, чтобъ въ богадѣльню не просилась.
— Обязаны вѣрить оффиціальному документу. Въ паспортѣ сказано, что пятьдесятъ семь — пусть и будетъ пятьдесятъ семь, — строго сказалъ Финогенычъ и написалъ. — Въ которомъ году родились? — задалъ онъ новый вопросъ старухѣ.
— А этого ужъ и совсѣмъ не знаю.
— Вычтемъ пятьдесятъ семь изъ тысяча девятисотаго года. Будетъ тысяча восемьсотъ сорокъ три. Записано. Гдѣ родились?
— О, Господи! И все-то имъ нужно знать!
— Говорите, говорите.
— Да я въ Тульской губерніи, Бѣлевскаго уѣзда, въ деревнѣ…
— Довольно. Записано. Съ какого года поселились въ Петербургѣ?
— А вотъ какъ покойный папенька съ крымской кампаніи вернулся. Дали ему тогда чистую отставку…
— Крымская кампанія. Ну, напишемъ, что съ 1856 года. Какъ приходитесь хозяину квартиры?
— Это Безнокоеву-то, что-ли? Да я никакъ не прихожусь.
Финогенычъ спохватился.
— Впрочемъ, хозяинъ-то квартиры вы сами и есть. Пишемъ: «сама по себѣ. Хозяйка». А теперь важный вопросъ: дѣвица, замужемъ вдова или разведенная? Только не врать!
— Вдова, вдова.
— Да вдова-ли? Настоящая-ли вдова?
— Настоящая, настоящая. Могу паспортъ показать. Достать?
Хозяйка сдѣлала движеніе.
— Вѣримъ, — перебилъ ее Финогенычъ. — Вѣроисповѣданія какого?
— Церковнаго. Родители были по Косцовой вѣрѣ, но я…
— Довольно. Православнаго. Записано. Читаете и пишете?
— Читать-то малость могу, а ужъ писать-то…
— Записано. Слѣпой на оба глаза или глухонѣмой? Отъ рожденія или нѣтъ? Впрочемъ, это къ вамъ не подходить. Чѣмъ существуете? Напишемъ: «живетъ отъ квартиры». Ну, все!
Финогенычъ заткнулъ перо за ухо и потянулся.
V
Финогенычъ сдѣлалъ перерывъ, выпилъ водки и съ наслажденіемъ съѣлъ три кильки вмѣстѣ съ головами.
— Каждый день готовъ я эту снѣдь ѣсть, и никакой мнѣ другой пищи не надо, — сказалъ онъ Пѣтунниковой, прикончивъ закусывать, и отеръ пальцы рукъ о голову.
Передъ нимъ ужъ стояла жилица Пѣтунниковой — «барышня въ бумажкахъ», какъ ее звали сосѣдки по комнатѣ. На этотъ разъ папильотокъ у ней не было и на лбу виднѣлись завитки волосъ. На ней были черная юбка, красный канаусовый корсажъ и металлическій поясъ. Она жевала заварныя баранки и говорила:
— Только пожалуйста поскорѣе меня переписывайте. Мнѣ въ Варьету ѣхать надо. И такъ ужъ изъ-за вашей переписи опоздала.
Финогенычъ посмотрѣлъ на ея наведенный румянецъ и крашеныя брови и сказалъ:
— Да вы дома ночевать сегодня не будете, такъ васъ и переписывать не надо.
— Дома, дома. Гдѣ-же мнѣ ночевать! Ужъ какъ-бы ни замоталась, а къ утру-то все приду. Да и не къ утру. Раньше.
— Ну, то-то. Ваше имя и фамилія? — спросилъ Финогенычъ.
— Да зовусь-то я Елена, а по паспорту Домна Кузичкина — отвѣчала «барышня въ бумажкахъ». — Вѣдь надо какъ по паспорту?
— Само собой. Домна Кузичкина… Записалъ.
Пѣтунникова всплеснула руками и воскликнула:
— Ну, вотъ поди-жъ ты! Съ лѣта дѣвка у меня живетъ, а я и не знала, что она Домна!
«Барышня въ бумажкахъ» улыбнулась.
— Оттого, что вы неграмотная, а паспортъ мой сколько разъ у васъ въ рукахъ былъ, — проговорила она.
— Зачѣмъ-же ты имя мѣняешь, дура!
— Ахъ, Боже мой! Да вѣдь я думаю, пріятнѣе Еленой быть, чѣмъ Домной. Ну, что такое: Домна!
— Ну, довольно, довольно, — остановилъ ихъ Финогенычъ и, выводя на бумагѣ, прибавилъ: «полъ женскій».
— До неужто-же можно сомнѣваться! — воскликнула «барышня въ бумажкахъ».
— Такъ отъ начальства приказано писать. Сколько лѣтъ отъ роду?
— Мнѣ-то? А вамъ сколько надо? Ну, двадцать два.
— Охъ, не можетъ быть! Сколько въ паспортѣ сказнло?
— Да тамъ наврано. Ну, пишите двадцать восемь.
— Вѣдь сейчасъ провѣрка будетъ. Въ какомъ году родилась?
— А я почемъ знаю.
— Да въ паспортѣ-то сколько лѣтъ?
— Въ паспортѣ тридцать два.
— Ну, стало быть въ 1868 году родилась.
— Пишите, мнѣ все равно, наплевать.
— Гдѣ родилась?
— Почемъ-же мнѣ знать! Я изъ питомокъ.
— А, вотъ что. Ну, такъ и запишемъ: изъ питомокъ воспитательнаго дома. Съ какого года поселилась въ Петербургѣ?
— А съ такого, съ какого привезли изъ деревни.
— Напишемъ такъ: Не помнитъ.
— Какъ хотите, такъ и пишите. Нешто это для меня! Что мнѣ такое? Если я что, то все это для Марѳы Алексѣвны.
Финогеновъ писалъ и читалъ:
— Квартирной хозяйкѣ приходится жилицей. Семейное состояніе: дѣвица, наверное ужъ дѣвица? — спросилъ онъ.
— По паспорту, такъ дѣвица. Дѣвица, кронштадтская мѣщанка.
— Записалъ. Православная. Родной языкъ — русскій.
— Я и по-чухонски говорю, потому въ чухонщинѣ воспитывалась.
— Писать и читать умѣешь?
— Умѣю. Но пишу такъ, что никто не разберетъ — вотъ наше писаніе.
— Записано. Еще одинъ вопросъ. Перечислите ваши занятія или другія средства къ жизни?
— Это я-то? Портниха, портниха!
— Ну, какая ты портниха! — вставила свое слово Пѣтунникова.
— А вамъ какое дѣлѣ? — огрызнулась «барышня въ бумажкахъ». — Портниха. У портнихи училась. Я вотъ эту красную рубашку сама себѣ сшила.
— Ну, все. Извольте идти на всѣ четыре стороны, — сказалъ Финогенычъ.
— А вы извольте гривенникъ за перепись получить.
Барышня положила на стонъ, деньги.
— Да не надо ему, не надо. Я ужъ съ нимъ огуломъ за рубль согласилась, — заговорила Пѣтунникова.
— Ну, вы получите гривенникъ. На кофей годится. Вѣдь плакались вчера, что перепись для васъ разореніе — такъ вотъ и получайте.
«Барышня въ бумажкахъ» ушла. На ея мѣстѣ стоялъ черный, рослый жилецъ съ всклокоченной бородой и доѣдалъ астраханскую селедку, отрывая отъ нея пальцемъ куски.
— Въ трактиръ сейчасъ иду, — сказалъ онъ. — Покончите со мной, перепишите. Зовутъ меня Веденей Шишовъ.
— Веденей? — повторилъ Финогепычъ. — Такого имени нѣтъ. Развѣ Венедикта?
— Сорокъ два года Веденеемъ. Такъ и въ паспортѣ.
— Ну, если въ паспортѣ, то и разговаривать нечего. Это документъ. Веденей Шишовъ. Лѣта — сорокъ.
— Правильно. Крестьянинъ Смоленской губерніи, того же уѣзда. Православный. Грамотенъ. Писать и читать умѣю. Учился въ сельской школѣ. Эво, какъ я листки-то знаю! — похвастался жилецъ. — По ремеслу слесарь. Получаю полтора рубля въ день.
— Постой… — остановилъ его Финогенычъ. — Жената, вдовъ или холостъ?
— Женатъ, женатъ.
— Послушай, Веденей Иванычъ, зачѣмъ врать! — сказала ему хозяйка. — Вѣдь Матрена тебѣ не жена.
— Да я нешто про Матрену? — Такихъ женъ у меня въ Питерѣ много. А я про настоящую жену въ Смоленской губерніи, въ деревнѣ. Тамъ, у меня есть настоящая законница.
— Нѣтъ, я къ тому, что вѣдь и Матрена всѣмъ говоритъ, что она твоя жена.
— А мнѣ у ней языкъ-то вырвать, что-ли! Она говоритъ, а ты не вѣрь. Она вонъ говорить, что у ней есть дядя полковникъ. Такъ всему и вѣрить? Ну, я пойду.
— Можешь идти.
— Марѳа Алексѣвна, а мнѣ поднесенія за мой сказъ не будетъ? — спросилъ слесарь.
— Это еще что выдумалъ! Съ какой стати? — испуганно проговорила Пѣтунникова и отмахнулась.
— Перепись. Съ переписью тебя поздравить, хозяйка.
— Проходи, проходи.
Слесарь, уходя изъ кухни, замахнулся на хозяйку остовомъ селедки.
— У! Скупая вѣдьма! Кому ты добро-то копишь! Эво, какой сундукъ стоить.
— Проходи, проходи.
Перепись продолжалась.