— Вот напечатайте, пожалуйста. Может быть…
Один — в очках, бритый. Взял мою рукопись. Перевернул две-три страницы.
— Нет, — говорит, — дорогой мой, так нельзя. Перепишите все на машинке. У нас нет времени разгадывать ваши каракули.
Нечего делать. Отдал переписчице. Отстукала она мне всю книгу на машинке. Я стал читать. Ой, опечатки. Фу ты. Прочел все. Исправил осторожненько пером.
Приношу опять в редакцию. Опять взял, что в очках.
Поднял очки на лоб и стал читать про себя. Одну страницу пробежал, потом из середины другую. Близко нагнулся к бумаге, чуть что не носом по строчкам водит.
У меня душа из головы — в пятки, из пяток — в голову.
Как на экзамене.
А он бормочет:
— Скучновато, кажется, написано.
И сует другому:
— Прочти!
Другой помоложе, вихрастый. Вид у него свирепый. Он засунул рукопись в портфель.
— Зайдите, — говорит, — через неделю, я просмотрю.
— Там, — говорю, — все как надо. Я ведь знаю, я сам писал.
— Вы знаете, а мы не знаем. Мы не можем печатать что попало. Мы за каждую книгу отвечаем. Может быть, вам кажется, что хорошо, а мы найдем, что никуда не годится. И не мешайте нам, мы сейчас заняты.
Прихожу через неделю.
Молодой достал мою книгу.
Я смотрю — там на полях отметки: и вопросительные знаки, и восклицательные, и отчеркнуто, и подчеркнуто. На полях все исписано. Закорючки какие-то…
А молодой отворачивает страницу и тычет пальцем:
— Вот тут у вас, например! Что тут написано?