− Я сделала свой выбор. И ты тоже должна. − Затем без перехода: − Его искалеченное тело бросили в пустыне на съедение стервятникам и падальщикам.
− Тецоку? − спросила Хочипиль, хотя знала ответ. − Значит, он проиграл.
Женщина промолчала, но отупение в её глазах было достаточным ответом.
− Божественная машина сильна, − прошептала она, поднимая окровавленные руки словно защищаясь от удара. − Очень сильна.
Уголком глаз Хочипиль уловила какое-то движение: рабочие, а снизу мелькнуло белое одеяние, и вокруг них эхом зазвучал голос иерарха:
− Внимание! Произошло посягательство на Содружество...
Хочипиль охватил неудержимый порыв. Как и прежде, она не могла сопротивляться, не могла ничего поделать, кроме как пасть ниц и умолять машину о прощении за вмешательство...
Удерживающие её руки, проведя чем-то теплым и пульсирующим сзади по шее, толкнули в спину, чтобы убрать с пути иерарха, и она распласталась на полу.
− Беги!
Не успев ничего подумать, Хочипиль поднялась и ускользнула от них − вверх, вверх, почти забыв о хромоте, прочь от давления рельсов и голоса иерарха. Инстинкт выживания пересилил всё остальное.
Она остановилась только на двадцатом этаже. Боль и слабость, которые она старалась не подпускать, навалились на неё. Перед глазами стояло лицо той женщины, которая преображалась в ожидании иерарха; снова и снова ощущалось прикосновение магии крови, сосредоточившей разум на одной-единственной мысли: спасаться.
− Почему? − прошептала она, но женщина ведь уже ответила.
«Я сделала свой выбор. И ты тоже должна».
Снаружи сияло невыносимо яркое солнце, под его теплым светом пески пустыни выгорели добела, мерцая над дрожащими рельсами. Хочипиль пошла, подволакивая хромую ногу, раскаленный жар иссушал кожу, губы, глаза.
У неё не было иного выбора, кроме как уйти из Колодца, ибо уже, должно быть, подняли тревогу, и на этот раз иерарх всё про неё поймёт, заберет как свою собственность, разломает на кусочки и соберет заново на службу машине...
Камень под ногами грохотал. Она не сразу поняла, что смотрит в небо: хлопали крылья, над головой собирались стервятники.
«Его искалеченное тело бросили в пустыне на съедение стервятникам и падальщикам».
Тецока...
Она шла по рельсам, ощущая телом далекие раскаты, ослабленные и смягченные − биение бога, биение машины, неизменное во веки веков в этом мире и иных.
Прошло некоторое время, и здесь не было ничего, кроме безжалостного солнца, ничего кроме света, заливающего скалы и булыжники, и бронзу рельсов. Фляга с водой на боку была тяжелой, но Хочипиль нельзя пить, нельзя опустошить её так скоро...
«Да останется солнце безмолвным, − шептала машина, голос пробегал по рельсам, сливаясь с голосом погребенного бога, возвышаясь, чтобы он замолчал навсегда. − Да будут алтари из чистой стали, да сохранятся кровь и дыхание в наших телах»...
«Да останется солнце безмолвным»...