— Я вообще не пойму, зачем он меня вызывал, — недоуменно ответил Сырцов. — Все мои данные в личном деле есть, срок к концу идет… Даже чаем с сахаром угостил, — похвастался Сергей Григорьевич. — Правда, сахар я с собой прихватил, завтра у костра чаю попьем. А на прощание начатую пачку сигарет дал.
— Благодетель… — качнул головой бригадир. — Значит, думает еще с тобой встретиться, — предсказал он.
— Так он и сказал, — подтвердил догадку бригадира Сырцов. — Как ты думаешь, зачем я ему понадобился?
— Черт его знает! — сплюнул Суровцев на поленницу дров, лежавшую возле печи. — После второго разговора само все прояснится. Ты чего тут крутишься? — зло спросил он приблизившегося дневального. — Ишь, уши топориком настроил!
— Дров подложить надо, а то прогорят все, — стал оправдываться дневальный.
— Успеешь! Прогорят… Вот ляжем спать, тогда и подкладывай. И если утром печь холодная будет, раздену догола и твоими шмотками ее растоплю! — пообещал Суровцев, с неохотой поднимаясь с уютного места.
Капитан Зимников, несмотря на данное обещание, не торопился вызывать Сырцова на очередную беседу. Видимо, проверял все сказанное им по своим каналам, а может, за повседневной служебной суетой давно уже и забыл об их разговоре. Однообразие томительно тянувшихся дней постепенно заглушило в душе Сырцова тревожное ожидание повторной встречи с опером, а постоянная загруженность работой и изматывающая усталость не давали времени для пустых размышлений. Лагерного опера Сырцов вновь увидел, когда бригада уже углубилась в котлован контура на несколько метров и начала бурить шпуры по второму кругу. За это время еще дважды приезжал Кутай со своим неизменным товаром: чаем, сигаретами и несколькими бутылками спирта. Менялись ли его спутницы, Сергей Григорьевич определить не мог: низкорослые, закутанные в меха, с темными бусинами раскосых глаз, они казались ему на одно лицо. После последнего отъезда старого сводника Сырцов, докуривая у костра сигарету, спросил у бригадира:
— Михаил Павлович! Он что, одних и тех же сюда возит?
— А ты монаха из себя не строй, а сходи пару раз в загородку, — хохотнул Суровцев, — тогда сразу разберешь, знакомая перед тобой или нет. — И, посерьезнев, добавил: — Конечно, разных. Заработать всем хочется… У них это за грех не считается. Может, в городах где… А в этой глуши… — безнадежно махнул он рукой.
— И ты скажи, не боятся забеременеть, стервы! — с веселым восхищением обронил кто-то из зеков.
— Где много людей ходит, там трава не растет, — философски заметил Суровцев, подвигая сапогом обгоревшие поленья к центру костра. — А ты что, хочешь вместо себя здесь наследника оставить на вечное поселение? — Переждав общий смех, строго сказал: — Ну вы докуривайте и давайте по своим местам. А то у вас теперь разговора об этом деле на несколько дней хватит.
Вскоре после второго приезда Кутая в котловане будущего карьера неожиданно появился капитан Зимников. Мягко ступая по взрыхленной породе аккуратными черными валенками, он обошел цепочку зеков, бурящих шпуры, и, никого ни о чем не спрашивая, направился к главному, бригадирскому костру. Суровцев, давно заметивший появление в котловане «кума», оправил полузатухший костер, подкинул в него свежего сушняка и терпеливо, без излишней суеты, ожидал подхода гостя. Издали кряжистый, широкоплечий бригадир, стоявший на фоне рыжих языков пламени, был похож на языческого шамана, только что закончившего заниматься камланием, но еще не вполне вышедшего из транса.
Капитан сел у костра на обрубок сухостоя, пригласил бригадира сесть напротив и, явно наслаждаясь теплом, начал о чем-то беседовать с Суровцевым. Разговор длился долго: Михаил Павлович еще пару раз подкладывал в костер порции сушняка, прежде чем капитан встал с места, закурил сигарету и не спеша направился к пологому спуску, ведущему в котлован. На этот раз зеки, не ожидая призывного свиста бригадира, сами стали подтягиваться к основному костру, желая услышать от Суровцева какие-нибудь новости. Разместившись кружком возле громадной кучи углей, закурили у кого что было, и поплевывали в костер с таким видом, словно приход опера на рабочую площадку был для них вполне обычным делом. Несмотря на кажущееся равнодушие, у каждого из сидящих в уголках глаз затаилось нетерпеливое ожидание. Наконец один из зеков, не выдержав томительного молчания, решил пустить пробный шар и задумчиво спросил сам себя:
— Интересно: зачем он приходил? Пересчитывать нас? Так тут все расконвоированные…
— И за план он не отвечает ни с какого бока, — поддержал его сидящий рядом товарищ.
Бригадир Суровцев, пропустив эти реплики, косвенно адресованные ему, мимо ушей, молча помешивал суковатой жердью кучу углей.
— Павлович! Ты не томи души нам, — взмолился кто-то из сидящих вокруг костра. — Все-таки одна бригада… Едим за общим столом и спим рядом.
— Одна, — легко согласился с таким доводом Суровцев. — А планы на жизнь у каждого разные. Ты вот, например, шестой год дотягиваешь, а я — девятый. Кого-то семья дома ждет, а меня… — безнадежно махнул он рукой. — Могу только одно сказать: ничего плохого «кум» ни о ком не говорил, — успокоил он товарищей по бригаде. — Ладно, — поднялся Суровцев с места, — погрелись и — хватит. Давайте по своим местам… Замер произведем, потом еще немного посидим. Обойдемся сегодня без второго чая, — с сожалением посмотрел он на затухающий костер.
…Когда подошла очередь замерять глубину шпуров, пробуренных Сырцовым, бригадир, запуская проволочный щуп в темную нору отверстия, ровным тоном сообщил:
— Сегодня после ужина пойдешь опять к капитану Зимникову. Хочет с тобой еще о чем-то поговорить… Кое-что он тебе предложит, — продолжил Суровцев, переходя к очередному шпуру. — Дело твое, соглашаться или нет, но помни: дальнейшая моя жизнь зависит от того, какое ты решение примешь.
— Может, ты мне подскажешь, Павлович, как себя вести? — обратился за советом Сырцов.
— Навряд ли… — качнул лобастой головой бригадир. — Я сам в раздумье… Со мной ведь он не в первый раз беседует. Да все напарника подходящего не было. А тут ты подвернулся… Словом — решай сам.