- Не очень. Поужинали, распили бутылку. Пухов ушел около двенадцати.
- Он говорил, куда идет?
- Нет. Никому ничего не сказал.
- Он был с ними с самого начала?
- Нет, они встретили его в Нахаловке, часов в девять, когда делали последнюю ходку. Он помог им нести посуду - тарелки, пиалушки...
"Похоже, так и было", - подумал я, вспомнив донесшийся до меня голос: "Осторожно хбатай! Разобьешь!.."
- С женой Пухова ты тоже говорил?
- Да. Она воспитывает детей и не знает о делах своего мужа. Не знала и знать не хотела. У них у каждого была своя жизнь... - Бала хотел говорить точно и резко, как милицейские оперативники, но ему мешала природная застенчивость да еще очки - затемненные, неохватные, готовые в любую секунду слететь и разбиться. Громоздкая фигура добряка и толстые губы дополняли портрет.
- Жена Пухова не говорила - в их семейной жизни не было проблем?
- Как? - Бала не понял.
- Может, ревность, месть...
- Нет, нет... - Он отверг самую мысль об этом.
Был уже вечер, но хозяин "Парикмахерской Гарегина" стоял у дверей своего заведения в той же позе, исполненной величия и трагизма, что и накануне.
- Так проходит слава мира... - грустно сказал он, глядя куда-то поверх моей головы.
Я хотел обернуться, но парикмахер неверно истолковал мое движение, взял меня под руку со словами:
- Отбросьте свои сомнения, тем более что у вас нет на них времени. Вы же наверняка еще не представлялись в обкоме! - Осведомленность капиталиста-парикмахера была исчерпывающей. - Вы приехали позавчера. Секретаря обкома не было. Сегодня вам наверняка было не до этого. Неизвестно, сможете ли вы завтра выкроить хоть минуту для себя... Все другое время у вас займут допросы. Надо же искать убийцу! А ищут обычно или поздно вечером, или ночью, или на рассвете...
- Пожалуй...
Я провел рукой по лицу. Мелкая колючая щетина покрывала подбородок.
Мы зашли в его белую мазанку, очень аккуратный домик, разделенный белой медицинской ширмой на два помещения. Передняя оказалась залом ожидания, включавшим столик с неизбежным потрепанным комплектом прошлогодних "Огоньков" и двумя стульями. За ширмой был парикмахерский рай. Гарегин усадил меня в кресло, обвязал хрустящей чистой белой салфеткой, намылил лицо горячей душистой пеной и начал колдовать, ни на минуту не прекращая разговор.
- У каждого свое призвание. Я не стригу, я рисую на голове... Один рождается солдатом, другой - художником...
- витийствовал Мкртчан. Других клиентов, желавших последовать моему примеру, не было, и он не спешил сократить время, отведенное на саморекламу. - Вообще, в нашей стране умели делать настоящую прическу два человека: один уже умер, второй - мой учитель, он на пенсии. Я - третий. Я филирую, шлифую, разделываю, просто точу красоту... Волос на голове должен лежать натуральной волной.
За окном парикмахерской показался черно-желтый похоронный автобус "пазик".
Я вспомнил о Пухове. Завтра в таком же автобусе убитый инспектор рыбнадзора отправится в свою последнюю дорогу. Где она кончается, никто не знает.
Много лет назад, когда моя жена была еще студенткой и училась на факультете психологии, ей предложили тему курсовой, которая ей и мне тоже тогда студенту юрфака - пришлась по душе. Она называлась - вот и говори после этого о свободной воле и случайности выбора - "Поведение браконьера в конфликтной ситуации". Никогда до того я не интересовался вопросами рыбоохраны и после многие годы, вплоть до моего назначения в Восточнокаспийск, не предполагал вернуться к ним.
Вместе с еще одной молодой парой - студентами биофака - мы получили в свое распоряжение весельную лодку "кулаз" и возможность курсировать вдоль берега.