БУК: Двадцать четыре.
БР: А был в те годы учитель, который вам нравился? Кто-нибудь вас «вытащил»?
БУК: Нет, я их всех не любил. По английскому у меня всегда было «плохо». Учителю нравилось, как я пишу, но занятие начиналось в семь утра. Я же вечно был с бодуна и являлся каждое утро в семь тридцать. Ну не мог, и все. Наконец он сказал: «Мистер Буковски, вам больше нет нужды сюда приходить — свой балл вы получите». Я ответил: «Ну ладно».
БР: А тогда кто-нибудь вас чем-нибудь увлек?
БУК: Вы имеете в виду — из живых?
БР: Да.
БУК: Нет, никого не было.
БР: Никаких местных гуру в бассейне?
БУК: Нет-нет, мне нравился Сароян, как и всем, ранний Хемингуэй, Селин… Достоевский, Кафка.
ДЖО: Витторини — итальянский писатель?
БУК: Это кто? А, он еще писал романы десятками?
ДЖО: Да, он очень знаменитый один написал — «Сицилийские беседы».
БУК: Никогда не мог его читать. Ходил в библиотеку, и там стояли десять-двенадцать его книг, все вместе. Я спрашивал себя: «Как он это делает?» Либо очень хороший, либо очень плохой.
ДЖО: Лично я думаю, очень хороший.
БУК: Да, ну… После публикаций в «Стори» и «Портфолио», который редактировала Каресса Кросби, я бросил писать на десять лет — просто пил, жил и перемещался, и сожительствовал с дурными женщинами, и оказался в палате смертников лос-анджелесской окружной больницы: из меня хлестала кровь, внутренние кровотечения. А когда вышел, снова начал писать. Не знаю почему. Те десять лет я вообще не писал, — скажем, я просто жил. Собирал материал, хоть и неосознанно. Вообще забыл про писательство.
БР: Какие стихи вы тогда писали?
БУК: Личные — боевые такие — о том, что лично со мной происходило. Довольно субъективные и, может, чуточку озлобленные.
БР: Вам удавалось выразить свои главные личные переживания?
БУК: Вот сейчас у меня это уже позади, хотя я до сих пор их записываю, они ведь по-прежнему случаются, но стихи у меня теперь… несколько иные. Я больше играю словами, но стараюсь не усложнять… больше чувств, а не опыта, больше того, что я чувствую, а не переживаю непосредственно. Есть перемена — необходимо же меняться… не обязательно, а просто хочется.
БР: А эти ваши переживания повлияли непосредственно на ремесло — настолько, чтобы ремесло потекло по другому руслу? Они подействовали не на тематику, а на ваш глубинный настрой?
БУК: Сложный вопрос — нельзя отделить переживания от письма, кем бы ты ни был. Одно создает другое, — иными словами, они идут рука об руку. У вас ничего нет, кроме переживаний.
БР:…Некоторые главные переживания: вы слагали, скажем, о них саги — или, может, и не писали о них, — но они как-то воздействовали на крен, так сказать, судна?