Неспешная, высокопарная грамотная речь; витиеватые казенные слова, знакомые наизусть, − вот единственное извинение, которое выразило ему государство в сверхофициальных формулировках меморандумов и эдиктов.
− Она... − Куанг Ту сделал глубокий судорожный вдох − от горя или от гнева? − Я должен был получить её мем-импланты.
На сорок девятый день после похорон лаборатория извлечёт и законсервирует личность матери и её воспоминания, а потом она войдет в ряды заархивированных предков. Конечно, это будет не она, а всего лишь симуляция, призванная делиться знаниями и давать советы. Но хоть что-то. Хоть так заполнить ужасную пустоту в его жизни.
− Это было твоё право как старшего, − ответила «Тигрица под баньяном». Что-то в её тоне...
− Ты против? Хотела их себе?
Порой семьи разбивались и по менее существенным причинам.
− Разумеется, нет. − У сестры вырвался беспечный смешок. − Не говори глупости. Что мне с ними делать? Просто... − Она замялась, неуверенно раскачиваясь вправо-влево. − Тебе нужно что-то ещё. Кроме мамы.
− Ничего мне больше не нужно!
− Ты...
− Тебя тут не было, − сказал Куанг Ту.
Она улетала в рейсы, перевозила пассажиров между планетами империи Дай Вьет, прыгала из одного мира в другой, не задумываясь о прикованных к планетам людях. Она... она не видела, как из трясущихся рук мамы падает стакан и разбивается со звуком выстрела. Не переносила её каждый вечер в постель, отмечая развитие болезни по тому, как тело становится всё легче, а под туго натянутой кожей всё сильнее проступают ребра.
Мама почти до самого конца оставалась сама собой − сохраняла ясность ума и полностью сознавала, что происходит. Как будто с ней ничего не стряслось, она делала пометки в отчетах своей группы и отправляла инструкции на строящуюся космическую станцию. Было ли это благословением или проклятием? Куанг Ту не знал ответа и не был уверен, что хочет знать ужасную правду, которая расстроила бы его.
− Я была здесь. − Голос «Тигрицы под баньяном» звучал мягко и задумчиво. − В самом конце.
Закрыв глаза, Куанг Ту опять ощутил в воздухе антисептики, резкий аромат болеутоляющих и кислый запах тела, которое наконец не выдержало и сломалось.
− Прости. Была. Я не хотел...
− Знаю, что не хотел. − «Тигрица под баньяном», придвинувшись, коснулась его плеча, − призрачное, почти неуловимое дуновение, которое сопровождало его всё детство. − Но тем не менее. Заботы о маме занимали всю твою жизнь. Ты можешь говорить, что просто выполнял сыновний долг; можешь говорить, что это пустяки. Но... теперь всё, братец. Всё кончено.
«Не кончено», − хотел он сказал, но слова сестры гулким эхом звенели в ушах. Он повернулся к алтарю, к голограмме мамы над подношением − чай с рисом, которыми покойная должна подкрепиться по пути через Преисподнюю. Видеоролики сменялись один за другим. Вот мама, беременная его сестрой; движения скованные и замедленные, как у всех, кто вынашивает Разум. Вот мама с Куанг Ту и «Тигрицей в баньяне» перед алтарем предков поминает годовщину дедушкиной смерти. Вот мама получает медаль Хоанг Мина из рук тогдашнего министра научных исследований. А вот ролик, снятый перед постановкой диагноза, когда мама уже начала слабеть и худеть, − она настаивает на том, чтобы вернуться в лабораторию, к своей рабочей группе и заброшенным исследованиям.
Он опять вспомнил Парчового стража и слова, от которых сдавило горло, будто удавкой палача. Как он посмел! Как они все посмели?
− Она вернулась домой. − Он не знал, как словами выразить царившее в его душе смятение. − К нам, к своей семье. В конце концов. Это ведь что-то значит?
«Тигрица под баньяном» ответила иронично:
− Разве императрица ухаживала за мамой, когда та по ночам просыпалась и, кашляя, выплевывала легкие?
Крамолой было даже подумать такое, не то что произнести вслух, хотя Парчовая стража посмотрела бы на это сквозь пальцы, учитывая их горе и негодование, а также всю пользу, которую приносила мама на службе императрице. По правде говоря, это мало кого из стражи волновало.