— Дать вам ясное представление о нашей ежедневной жизни не так-то и просто, — сказало пламя. — У вас преобладающая цель — это вынужденная экономическая деятельность; у нас же экономической деятельности нет вовсе. Нам не нужно искать пищу, не говоря уж о том, чтобы производить ее, так как мы живем в постоянном потоке живительной энергии. Труднее всего было защищаться от беспрестанной бомбардировки.
Представьте, что на человечество день и ночь изливается питательная манна, или вас бомбардируют хлебами и бифштексами. Вот только у нас этот живительный, но смертоносный дождь всегда шел снизу; мы находились в том же положении, что и стеклянные шарики, которые вы иногда можете видеть в фонтанах, балансирующими за счет направленного вверх напора воды. Но у нас этих фонтанов было бесконечное множество, и все они сообщались друг с другом. Вся атмосфера постоянно изливалась вверх. Так что, как видите, у нас не было ни необходимости, ни возможности манипулировать чем-либо за пределами наших собственных тел. В плане физическом нам было нужно лишь одно — избегать разрушительного воздействия нижней стихии или внешнего холода, поддерживая физическую близость друг с другом вопреки постоянному урагану. Что до остального, то мы были полностью сосредоточены на умственной, или, лучше сказать, духовной жизни. Сейчас я попытаюсь объяснить, что имею в виду, но прежде позвольте мне в который уже раз заверить вас в том, что наше духовное превосходство над вами отнюдь не дает нам ощущение того, что мы в каком-то фундаментальном или абсолютном отношении стой м выше вас. Мы обладаем определенными высокоразвитыми способностями, необходимыми для достойной жизни, вы обладаете кое-какими другими, не столь развитыми, но столь же необходимыми способностями, например, вашей поразительной интеллектуальной проницательностью и вашими практическими навыками и изобретательностью. Недавние изучения вашего вида показали, что мы можем только завидовать вашим возможностям. Будь мы столь одаренными, мы бы столько всего смогли сделать — как для улучшения своего положения, так и для служения духу!
— Вы говорите, — прервал его я, — что ваши «духовные способности» ничем не лучше наших умственных и практических, и тем не менее заявляете, что ваша цель — «служение духу». Получается, духовное, по природе своей, стоит выше всего прочего.
— Ваша критика справедлива, — ответило пламя. — Она показывает, что вашему виду присуща куда большая ясность ума, нежели моему, и в то же время куда меньшая духовная восприимчивость. Что я в действительности имею в виду? Дело, полагаю, вот в чем; но вы должны сказать мне, если я все еще путаюсь. Мы наделены гораздо более выдающимися экстрасенсорными способностями, нежели вы, и нам гораздо легче отстраниться от проблем личного «я». Нам легче постичь высоты и глубины духа. В каком-то смысле это и есть «духовные способности». Они очень тесно связаны с жизнью духа. Ваш смелый интеллект и практическая изобретательность связаны с жизнью духа не столь тесно, что, однако же, не уменьшает их значимости для полноценного его существования.
— А что насчет «служения духу»? Если это подразумевает служение какому-то божеству, то я не вижу оснований верить в такое существо.
— Нет, нет, я не это имел в виду, — ответило мне пламя с легким раздражением. — И (могу я выразиться так, не обидев вас?), если бы вы были чуть менее умны и одарены чуть более богатым воображением, вы бы поняли, что именно я хотел сказать. Вы, конечно, согласитесь, что цель всего этого действа — пробуждение духа в каждом индивиде и в космосе в целом; пробуждение, я имею в виду, в том, что касается сознания, чувств и творческой деятельности. Вашу человеческую концепцию «Бога» мы находим никуда не годной. Нас, существ более тонкой духовной настройки, оскорбляют любые попытки описать неясное «Иное» в терминах, присущих смертным созданиям. Ваша интеллектуальная проницательность уже должна была бы привести вас к такому же выводу. Полагаю, мы и сами, если можно так сказать, «почитаем» Иное, но не артикулируя это или же посредством фантазий и мифов, которые, хотя и помогают почитанию, не несут никакой интеллектуальной истины о непостижимом.
Пламя умолкло. Молчал и я, так как мало что смог вынести из этих замечаний. Наконец я промолвил:
— Расскажите мне что-нибудь об истории вашей расы.
Какое-то время пламя еще пребывало в глубокой задумчивости, затем, распрямившись, сказало:
— Когда я впервые появился на свет, наш вид был уже вполне жизнеспособным: мои сородичи обитали почти по всему солнечному шару. Согласно расовой мудрости, главным на начальной фазе было постоянное размножение и выработка нашей культуры. За миллионы лет до моей эпохи (используя вашу земную систему исчисления) солнечные условия, по-видимому, были неблагоприятными для нашего образа жизни; но затем пришло время, когда для нас открылась ниша, после чего — мы и сами не знаем как — некоторые из нас пробудились разумными, но с совершенно «чистым» сознанием существами, разбросанными по всей обширной территории фотосферы. Лишь старейшие оставшиеся в живых наши товарищи смутно помнят тот далекий период становления нашей расы, когда рассеянная популяция мало-помалу размножалась.
— Размножалась? — снова прервал его я. — Вы имеете в виду, они воспроизводили себе подобных?
— Вероятно, сколько-то случаев воспроизводства за счет выделений газов из отдельного тела действительно имели место; но широкое размножение тех дней было главным образом вызвано спонтанной генерацией новых наделенных сознанием язычков пламени самой фотосферой. Старейшины говорят, этот процесс представлял собой странное зрелище. Клочья раскаленного вещества, устремлявшиеся вверх из фотосферы, распадались на мириады ярких хлопьев, вроде ваших снежинок; и все эти хлопья являлись исходным материалом, если можно так выразиться, для организованного, наделенного сознанием индивида. Большинство из них были обречены на то, чтобы, так никогда и не достигнув зрелости, рассыпаться в солнечной атмосфере ввиду неблагоприятных условий. Но счастливчики под давлением обстоятельств принимали столь долговечные формы, что развивались в высокоорганизованные живые язычки пламени. Сначала заселение поверхности солнца происходило в находящихся на большом расстоянии друг от друга отдаленных районах. В результате появлялись и развивались обособленные народы — или мне следует называть их «видами»? Эти отдельные популяции были физически изолированы одна от другой, и каждая вырабатывала свой собственный образ жизни в зависимости от местонахождения. Но с самого раннего времени все народы состояли в некоей телепатической связи. Насколько помнится нашим старейшинам, представители каждого народа всегда поддерживали телепатический контакт по крайней мере с членами собственной нации или, скорее, расы, но интернациональной (или межрасовой) коммуникации мешали поначалу физиологические различия этих народов. В конечном счете настало время, когда все солнце оказалось занятым множеством разношерстных народов, состоящих в географическом контакте друг с другом и, разумеется, взаимопроникающих. Вся фотосфера, конечно же, представляет собой этакое облако-океан, не обладающее постоянными свойствами, поэтому вопросов о национальных территориальных владениях или же какой-либо агрессии не возникало и не могло возникнуть. Но так как народы сильно различались в ментальной установке образе жизни и даже в телесной форме, всегда находился предмет для конфликта. Войн, однако же, не случалось — по двум причинам. Возможно, наиболее веская из них заключается в том, что не существовало никаких средств нападения. Одно пламя не может сражаться с другим, как не могут они и изобретать орудия. Но помимо повсеместного отсутствия вооружения, никто — вследствие быстрого развития экстрасенсорного восприятия — и не желал войны. Народы все чаще и чаще сходились во взглядах, и, какими бы ни были различия, война стала для них, как вы выражаетесь, «немыслимой». Но обширный период ранней истории был занят последовательным разрешением этих иногда весьма острых конфликтов интересов и культур и разработкой гармоничной солнечной жизни.
Я поинтересовался у пламени, увеличилось ли в продолжение этого долгого периода солнечное население.
— По мере того как солнце старело, условия для самопроизвольной генерации живых язычков пламени становились все менее и менее благоприятными. Ко времени моего пробуждения фотосфера сделалась почти стерильной. Время от времени, то здесь, то там, она еще извергала материал для нескольких тысяч новых рождений, но постепенно даже эта слабая активность сошла на нет. В то время солнечная популяция была уже более или менее стабильной, хотя разместить на поверхности солнца можно было и куда большую. Каждый индивид теперь в полной мере пользовался непрерывно расширяющимися расовыми знаниями. Каждый являлся абсолютно частным лицом, но все они, для определенных целей, содержали в себе одну-единственную особенность — сознание расы, сознание (если можно так сказать) солнца, определенной звезды. С тех пор мы открыли кое-какие новые сферы познания, о которых я не имею права распространяться подробно. Мы все жили (и в этом было нечто забавное) двойной жизнью, самостоятельной и расовой. Как индивиды, мы были связаны бескрайней вселенной личных отношений между индивидами; с частными привязанностями, антагонизмами, сотрудничествами, всевозможными взаимными обогащениями; а также с вселенной художественного творчества в окружающей среде, о котором позднее я, возможно, смогу вскользь упомянуть. Интересовала нас и философия, но так как интеллект никогда не был нашим сильным местом, наше философствование было — как бы сказать? — более образным и менее концептуальным, чем ваше, и носило художественный, мифотворческий, а стало быть, исключительно символический характер. Потом появилась религия, если это можно так назвать. Наша религия не имеет ничего общего с доктриной. Это просто способ приведения индивидуального духа в согласие с его собственным внутренним видением духа универсального — существует такая штука, как универсальный дух, в действительности, или же нет. У нас религия — это вопрос созерцания, эстетический ритуал, повседневное поведение. Вам это что-нибудь говорит? Если нет, помните, что я пытаюсь описать фантастически иностранным языком совершенно неописуемые вещи, коим можно подобрать объяснение разве что в нашем собственном языке. Человеческие языки, все до единого, являются для нас абсолютно не пригодными, не только из-за их чуждых концептов, но также и потому, что сама структура языка чужда нашему образу познания.
Я неохотно согласился, хотя на самом деле сильно сомневался в том, что оно имело в виду. Затем я запросил дополнительную информацию об участии моего собеседника в расовом сознании. С минуту или две пламя молчало, а потом сказало:
— Было время, когда отдельный индивид, пробуждаясь, попросту обнаруживал, что обладает расовым разумом, разумом солнца, и что в этом образе существования он частично вовлечен в общение с сознаниями народов на других звездах или их планетах. Познание и действие на этом уровне жизни отличались от индивидуального образа познания и действия столь же существенно, как жизнь одной вашей кровяной клетки отличается от вашей собственной жизни как человеческой особи. Пребывая в индивидуальном состоянии, мы не очень хорошо помнили опыт коллективного состояния, но он был связан с диссонансом и гармонией расового разума, и проработкой (если можно так выразиться) духовной музыки космоса. Не помня деталей всего огромного опыта, мы испытывали его сильнейшее влияние. Он побуждал нас видеть частную жизнь в истинной связи со всей остальной духовной вселенной, представляя ее одновременно и менее важной, и более существенной, чем она могла показаться; более того, ориентируя ее в направлении духа гораздо более твердо, чем это возможно у вас.
— Как это — менее важной и более существенной? — спросил я. — Что вы хотите этим сказать?
После некоторого раздумья пламя ответило:
— Менее важной потому, что, так как в космосе существует столь много мириад частных особей, судьба любой одной из них никак не повлияет на всю их совокупность; более же существенной потому, что даже в самых высоких своих сферах дух является достижением всех индивидов, всего их сообщества.
Все это было настолько непонятно, что я не могу ручаться за точность передачи. Но в тот момент я получил очень сильное впечатление о двух сферах индивидуального познания, одна из которых более или менее соответствовала нашему собственному, тогда как другая была совершенно иного порядка.
К этому моменту я уже порядком утомился, да и ящик для угля почти опустел. Я собрался было намекнуть, что пора бы и ложиться, но тут пламя заговорило снова:
— Для тех из нас, кто был оторван от солнца во время образования планет, все это великолепие расового познания на какое-то время сделалось недоступным. Физические условия ухудшились настолько, что наши экстрасенсорные способности не могли подниматься выше уровня обычной телепатической связи с другими индивидами. Новую возможность поддерживать расовый разум, но уже в гораздо меньших объемах, мы получили лишь после того, как обжились на расплавленных планетах и достигли нового, но более скудного, равновесия. И хотя как отдельные особи мы теперь опять могли участвовать в коллективной мудрости нашей расы, разум самой расы (который, конечно же, есть не что иное, как наши собственные умы, но только объединенные и «усиленные» за счет тесного духовного общения) почти полностью утратил способность устанавливать контакты с другими расовыми умами. Мы практически ничего о них не знаем и лишь смутно ощущаем их присутствие; наш расовый разум — словно человек, сидящий в темной тюрьме и вслушивающийся в неясные звуки доносящихся снаружи голосов.