Я не был расположен, образно выражаясь, гоняться за этим зайцем, который мог увести разговор далеко в сторону, поэтому переменил тему, сказав:
— Не понимаю, как более или менее однородное пламя может обладать столь тонкой органической структурой, чтобы быть в состоянии поддерживать какой-либо вид интеллектуальной жизни, не говоря уже о выстраивании математических умозаключений.
— Я не очень-то и много об этом знаю, — ответило пламя, — потому что наши физиологические процессы еще не изучены вашими учеными, а сами мы слишком невежественны, чтобы разбираться в подобных вопросах. Но я могу по крайней мере заверить вас, что наши тела имеют сложную структуру, образованную перемежающимися газовыми потоками, столь же тонкими, как ваша паутина, возможно, даже более тонкими. Если ваши ученые скажут нам, что такого быть не может, нам, полагаю, придется почтительно уйти из жизни, чтобы избежать нарушения ваших законов. Но пока же мы будем и дальше упорствовать в нашем странном поведении. А вообще, вам следует помнить, что, точно так же, как ваша физиологическая природа происходит от примитивных морских организмов, наша природа происходит от организмов солнечных; и условия в самый ранний период солнца (когда у наших старейшин как раз таки впервые и пробудилось сознание) очень сильно отличались от каких-либо современных физических условий, земных или солнечных. Я уже придумал аналогию, которая может помочь вам. Основная жидкость вашей крови — солевой раствор. Она менее соленая, чем современная морская вода, но почти столь же соленая, как доисторический океан, выйдя из которого ваш вид стал амфибией. Словом, точно так же, как вы сохраняете в вашей физиологической природе некоторые характерные особенности, присущие тому далекому прошлому, так и в нашей природе сохранились особенности, развившиеся на заре солнца; свойства, которые, вполне возможно, будут приводить ваших физиков в замешательство до тех самых пор, пока они не узнают больше — гораздо больше — об условиях того далекого периода. И вот еще что. Имейте в виду: весь наш — пламенный — вид в некотором роде является почти единым, объединенным телепатически организмом. Индивид у нас куда менее самостоятелен, чем у вас. Для осуществления всех высших физических функций ему необходим контакт с собратьями, и потому он нуждается в гораздо менее сложной нервной системе, чем вы.
Я поинтересовался у пламени, располагает ли его вид каким-либо особым органом экстрасенсорного восприятия.
— Да, — был ответ. — Все наиболее развитые функции личности сосредоточены в тоненьком, напоминающем плеть, кончике, который вам представляется зеленовато-синим.
Я снова перебил его:
— А каким он видится вам, когда вы смотрите на одного из ваших сородичей?
Пламя опустило тоненький кончик вниз, чтобы тот оказался в поле его зрения, которое, похоже, было сосредоточено в темном воротничке, и я, глядя его «глазами», увидел изогнутый орган, ярко раскрашенный в манере, не поддающейся описанию на нашем языке за неимением у нас чего-либо подобного.
Я попросил пламя рассказать о его механизме визуального восприятия.
Ответ был таким:
— Мы еще не определили в свете вашей науки, как именно мы видим, но зрительный процесс связан с темным ободом, опоясывающим основание цветной плети. Судя по всему, он чувствителен к световым лучам, падающим на него снаружи, но только к тем, которые падают вертикально к его поверхности. (Это понятно?) Таким образом, каждая чувствительная точка пояса получает представление всего лишь об одном крошечном сегменте окружающей среды, и сопоставление всех этих посланий дает панорамный вид. Что до цветности, то в этом плане, как вы уже наблюдали телепатически, мы обладаем очень глубокими познаниями. Чего вы, возможно, не заметили, так это того, что цвет у нас образует непрерывную шкалу от инфракрасного до ультрафиолетового, а не сочетание нескольких основных цветов, как это обстоит у вас. Наше слуховое восприятие зависит от колебаний нижней поверхности тела. Кроме того, мы способны воспринимать электромагнитные волны и, конечно же, жару, холод и боль.
Я заверил пламя, что у меня начинает складываться более четкое представление о его природе, и намеревался задать еще несколько вопросов, но пламя продолжало:
— Ваша духовная жизнь, будучи более медленной, чем наша, отличается от нашей еще и тем, что тесно связана с жизнью отдельного тела, ограничена его рамками. Быть может, именно потому, что ваши тела твердые, вы в гораздо большей степени индивидуалистичны и гораздо менее способны осознавать, что (как выразился один из ваших великих учителей) порознь все вы "один для другого члены". И потом, наша газообразная конституция открывает для нас множество особых форм утонченного и плотного телесного контакта и слияния. Следовательно, мы легко признаем, что, хотя и являемся отдельными и разными особями, мы также едины и идентичны. Как индивиды, мы нередко конфликтуем, но конфликты эти вследствие нашего основополагающего единства всегда подчинены духу товарищества. Конечно, главный источник нашего неизменного сообщества — наша телепатическая сила, не только общения, но полного участия в объединенном сознании. Такой союз сильно обогащает каждого отдельного индивида расовой мудростью. Именно это, как вы знаете, и произошло со мной в тот короткий период, на время которого вы потеряли экстрасенсорный контакт с моим разумом. У вас же (хотя на уровне подсознания, вы, разумеется, едины, как все разумные существа) лишь очень немногие осознают этот факт или способны получать доступ к мудрости расы. В индивидуальной любви вы получаете достаточно полный духовный опыт, но в силу индивидуализма ваша любовь в гораздо большей степени подвержена опасностям и конфликтам, и потому ей более свойственен трагический распад.
Я снова хотел вставить парочку слов, но пламя сказало:
— Вы уж простите, но я продолжу. Времени мало, а мне еще так много нужно вам сказать. Другое различие между нами заключается в том, что когда ваш вид только появился на свет, наш уже переживал глубокую древность. Наша традиционная культура началась в те времена, когда солнце было «молодым гигантом», задолго до образования планет. Вы, в свою очередь, являетесь новым, неожиданно выдвинувшимся видом, быстро, но опасно продвигающимся к лучшему пониманию вашего мира и вашей собственной природы, и, возможно, к большей добродетели. (Как вам самим нравится думать.) Для вас золотой век — в будущем; для нас — уже в прошлом. Это сказывается на всех наших мыслях и чувствах, и большего различия просто не может быть. Я знаю, конечно, что во многих из ваших ранних культур понятие «золотой век» относится к прошлому, но представления о нем были туманны и далеки от реальности. У нас же, за исключением немногих из молодых, золотой век является обстоятельной личной памятью о несравненно более полной и содержательной жизни на восхитительном солнце.
Туг уж я не смог сдержаться.
— Расскажите мне о вашей солнечной жизни. Чем вы тогда занимались? Мне почему-то кажется, что вы жили в своеобразной утопии, когда, кроме как нежиться на солнышке, вам и заняться больше было нечем.
Пламя рассмеялось, если можно назвать смехом безмолвное веселье и содрогание всего его тела.
— Разумеется, то было счастливое общество, но отнюдь не беззаботная утопия. Забот у нас хватало. Мы жили в бурном мире. Нашей естественной средой был поверхностный слой солнечной атмосферы, глубиной не более нескольких диаметров земли, непосредственно над океаном раскаленных облаков, который вы называете фотосферой. Как вам известно, этот океан пронзают бесчисленные пучины и водовороты, самые большие из которых вы видите и называете солнечными пятнами. Некоторые из них представляют собой гигантские кратеры, в которые могли бы поместиться несколько планет размером с Землю; самые маленькие, не видимые вам, похожи на узкие воронки и расщелины, чуть шире самых крупных ваших городов. Из этих пучин, больших и маленьких, выходят огромные потоки газов, поступающих из ядра солнца. Их вы наблюдаете только во время полных затмений, но и тогда лишь у лимба солнечного диска — в виде гигантских, гротескной формы, пылающих огней. Вы называете их «солнечными протуберанцами». Вообразите себе мир, дно которого (тысячи миль под населенными уровнями атмосферы) представляло собой крайне яркий, неистовой силы белый огонь, а небо менялось от красновато-темного свечения протуберанцев до не имеющей резко выраженных особенностей тьмы открытого космоса. Вокруг нас, зачастую отстоящие на многие тысячи миль, но иногда совсем близкие и нависающие над нами, взметались другие протуберанцы, походившие на длинный шлейф слабого огня на фоне затемняющей горизонт багряной дымки.
— Но разве яркость фотосферы не ослепляла вас настолько, что вы переставали видеть свет менее яркий? — спросил я.
— Нет, — отвечало пламя. — Так уж повелось, что мы обладаем более универсальным, то есть гораздо легче адаптируемым зрительным восприятием, нежели вы. Вследствие действия некого самозапускаемого процесса наши органы зрения практически невосприимчивы к сиянию, которое видится нам ярким, но не слепяще ярким. — После небольшой паузы пламя продолжало: — Плавающих высоко над раскаленными облаками нередко подбрасывали вверх устремлявшиеся в космос мощные потоки электронов, альфа-частиц и т. д. (надеюсь, я использую правильную терминологию?). Это давление являлось непостоянным, так что мы были подобны аэропланам или морским птицам в крайне «турбулентной» атмосфере. Но каждое такое возмущение атмосферы могло длиться либо пару секунд, либо несколько часов и даже дней. Иногда мы падали до опасной близости от фотосферы, где многие, конечно же, претерпевали разрушения в энергетических бурях этого слоя. Иногда неудержимые потоки уносили нас на тысячи миль вверх, в очень холодные зоны, где мы вполне могли погибнуть. Оттуда возвращались немногие. Почти все свое внимание нам приходилось уделять тому, чтобы удерживаться в пределах пригодных для жизни слоев. Но даже в этих слоях наш мир был столь бурным, что мы обитали в нем, словно ласточки, сражающиеся со штормовым ветром. Вот только дул этот ветер, как правило, снизу.
— Должно быть, вам и впрямь приходилось нелегко, — заметил я. — Но чем вы жили, к чему стремились, помимо этой постоянной борьбы за выживание? Чем заполняли свое время?