Наверняка, у некоторых из вас возникнет возражение: если беспристрастно оценивать своих сограждан, мы непременно должны признать, что наиболее распространенная в современном мире страсть заключается в употреблении наркотиков в их благородной (опиум, гашиш) или выродившейся (алкоголь, табак) форме, не говоря уж о строго запрещенных химических и подкожных формах — кокаине и морфии.
На это я отвечу, что если бы можно было разжиться женщиной с такой же легкостью, как рюмкой джина или пачкой «голуаза», и если бы мы имели право наслаждаться ею, словно алкоголем или сигаретой, прямо на улице, а не должны были запираться в грязной, невзрачной комнате, алкоголизм и наркомания моментально исчезли бы или, по крайней мере, приобрели умеренные пропорции. Забавный парадокс: правительство всячески поощряет граждан пить коньяк и коптить вонючей травой, но в то же время задерживает и осуждает сатиров, которые, в сущности, лишь пытаются выполнить совершенно нормальную функцию, понапрасну усложненную предрассудками и другими предписаниями. Или, точнее, никакого парадокса здесь нет: это лишь две стороны одного вредительского заговора. Ведь, с физической точки зрения, чрезвычайно полезно предаваться со своей избранницей всевозможным радостным таинствам, как шутили наши предки, тогда как алкоголь неизбежно приводит к циррозу.
В этом-то заключается оправдание любви как литературной темы, а следовательно, и эротики — в небрежении государства к данному виду спорта, который я упорно считаю более разумным, нежели дзюдо, и более приятным, чем бег или брусья: к тому же он проистекает из всех этих занятий и имеет с ними много общего. И поскольку любовь, которая все-таки является, повторяю, главным предметом интереса для большинства здоровых людей, сдерживается и стесняется государством, немудрено, что нынешней формой революционного движения стала именно эротическая литература.
Ведь не следует обманываться. Коммунизм — это, конечно, очень мило, но он превратился в разновидность националистического конформизма. Социализм подлил столько вина в свою воду, что она прокисла... что же до остального, я не стану говорить об этом, поскольку не ведаю, что такое политика, и она меня интересует не более, чем табак... О да, истинные пропагандисты новой формации, подлинные апостолы грядущей диалектической революции — это, разумеется, так называемые «непристойные» авторы. Читать эротические книги, знакомить с ними, писать их — значит, подготавливать мир будущего и расчищать путь для истинной революции.
Впрочем, существует столько других оправданий эротической литературы, что я не смею настаивать. Разве война не признается наибольшим из зол? Разве мы не соглашаемся, что убивать ближнего предосудительно? Разве не предосудительно сбрасывать ему на голову тонны атомных бомб, облучать радарами и окуривать горчичным газом? Разве нам не твердят, что лишить жизни козявку — дурной поступок? А как насчет миллионов людей? Но стоит паре дебилов решить, что рынок артиллерийских орудий и урана стал слегка вялым, и вот уже воинственная литература разворачивается фронтом... Ведь, вообразите себе, существует воинственная литература, она открыто признается и печатается Берже Левро и Шарлем Лавозелем: вас научат чистить орудия и разбирать пулемет... Эта литература разрешается и поощряется... Но если какой-нибудь бедолага подробно опишет изгиб бедер своей возлюбленной или раскроет вам некоторые интересные и соблазнительные особенности ее непосредственной анатомии — караул! — его тотчас обругают, раскритикуют и осудят, а книги его изымут.
Конечно, все — против войны, но к военным мемуарам относятся с пиететом, а если ты убил сто тысяч человек, значит, ты — настоящий герой!.. Все — против алкоголизма, но если ты сколотил миллиарды на торговле вином, значит, ты — великий социалист!.. Все — за любовь, и нам вечно твердили: плодитесь и размножайтесь... Но как же мораль? Стоит нам ненароком совратить малолетку, и нас тотчас отправят в кутузку!..
Но я увлекся, а настоящий революционер должен воодушевляться, лишь когда наступает час Ч. А пока давайте бороться с врагом теми желчными и коварными средствами, которыми располагаем, пытаясь посеять в его рядах смуту.
Беда в том, что зло глубоко укоренилось, ведь, наряду с истинной эротической литературой, издавна существует то, что можно назвать пятой колонной данной категории — эротическая псевдолитература.
Мы уже разоблачили де Сада с его чуть ли не медицинским анализом, ограничивающим воздействие, тем более что он приукрашен множеством неаппетитных деталей. Эротика «Ста двадцати дней Содома» не выходит за рамки «Малого Ларусса» для извращенцев, если только не впадает в сущий комизм. А приготовления к оргии, занимающие множество страниц, убийственно скучны и не более интересны, нежели Генеральный каталог Оружейно-велосипедного завода Сент-Этьена или, скорее, брачные объявления «Французского охотника». Костюмированные ритуалы и внутренние предписания замка Дюрее обычно вызывают смех, и маниакальное стремление удовлетворять свои порочные желания с помощью девочек и мальчиков, похищенных у родителей, мало что меняет... Если чересчур хочешь доказать, то ничего не докажешь, или, по выражению Жана Полана: «Худшее — враг плохого». Процитирую еще Полана: «Рассказ о злодейском убийстве способен вызвать у нас беспокойство, а подробности одного перепихона внушают желание. Но десять тысяч перепихонов (за одну ночь) и сто тысяч мучений вызывают лишь усталость и отвращение. Я бы охотно избавился от воспоминаний де Сада о пытках эпохи Террора, против которых он выступал, как мы знаем, рискуя жизнью, и охотно заменил бы их парой монашеских призваний, несколькими уходами от мира, а также парочкой самоубийств на почве целомудрия — смертью Лукреции и Виржинии». Мне нечего добавить к этому приговору, не считая того, что сам термин «садизм», которым обозначают подобную литературу, с избытком доказывает фундаментальное различие. Наверное, ошибка объясняется чрезмерным употреблением слова сладострастие, которое сам де Сад применяет к абсолютно несоблазнительным вещам, например, когда целуют в губы персонажа с гнилыми зубами или грызут зародыш, словно сырую сардину.
В общем, де Сад не заслуживает внимания. Заодно покончим и с графиней де Сегюр, у которой генерал Дуракин высек Торшоне, а исправник — госпожу Поповскую. Впрочем, следует признать, что когда госпожу Поповскую засовывают по пояс в люк и стегают ту часть тела, что выступает наружу, это уже начинает волновать... Но все это относится к садизму, и хотя порка может быть приятной, она представляет интерес в эротическом смысле лишь при условии, что остается любовной и совершается с согласия партнера или партнерши. Тем не менее, лично я не осведомлен о данной практике и предоставляю Графине и Маркизу самим разбираться со своим кнутом. Псевдоэротика — это книги Делли, Макса дю Вёзи и всех тех барышень, чья главная задача, очевидно, состоит в том, чтобы развить в течение дня новые комплексы у юных католичек со съемными именами. Одним из самых сенсационных (отсылаю вас к сочинениям Габриэля Фране «Мой рыцарь» и «Замок дез Авьель») стал около 1900 года комплекс дядюшки или опекуна тридцати пяти-сорока лет с рыжими усами и алыми губами, обнажающими блестящие клыки: ясно, какие опасности может таить в себе подобное орудие обольщения. Тем не менее, Фране, Делли и прочие — это псевдоэротика, поскольку все вообразимые ухищрения просто предваряют более приятные игры: например, катание на коньках с муфтой из выдры, трость, протянутая при подъеме на скалу, теннис в пикейных юбках, открывающих икры, или амазонка из черного сукна, плотно облегающего бюст, не говоря уж о несчастном случае на охоте, — все эти приемы, в действительности, служат лишь приготовлениями к католическому браку или к роскошным пожертвованиям господину кюре. Самые частые клиенты психиатров и священников — читательницы Макса дю Вёзи... или их мужья, которых они порой доводят до полного безумия, упорно отказываясь расстаться для своей же пользы с куклой, подаренной на пятнадцатилетие, и докладывают обо всем своему духовнику. Тот слышал немало других историй, но не вправе этим воспользоваться, как обычно пользуется избранный круг близких друзей. В этой связи я вынужден процитировать Монтерлана, который однажды сказал, правда, не помню где: «Воспитывайте в девочках силу, чтобы они могли читать все подряд: католических романов больше не будет». Псевдоэротичны сочинения Мориака. Наконец, псевдоэротичны все сочинения (а их много), где собственно эротические действия сопровождаются злобными жестами, что является абсолютным противоречием.
Какие еще есть враги у эротической литературы? Медицинские сочинения, которые сообщают молодым людям и девушкам целый ворох понятий, способных отбить охоту регулярно пользоваться сложным, но столь изобретательным аппаратом. Газеты и журналы, отвлекающие на новости внимание, которое обычно с четырнадцати лет должно быть направлено на разумное использование органов с конкретным предназначением. Мы одобряем физическую культуру? Но почему же не одобрить полную физическую культуру? И я говорю здесь лишь о врагах в литературной или печатной форме... Но все эти живые враги в людском облике: Дэниэлы Паркеры, скауты, молодежные организации, школьные союзы родителей, продюсеры американских фильмов, сторожа парков, полиция, унтеры (лучшими из них можно пренебречь)... Впрочем, справедливости ради следует добавить, что некоторые из этих врагов тоже являются лишь псевдоврагами, и раз уж я упомянул Дэниэла Паркера, вынужден признать, что мало кто из людей сделал столь же много для распространения сочинений определенного рода...
...Вы наверняка заметили, что, называя и разоблачая противоположности, с которыми сталкивается эротическая литература, я до сих пор ограничивался определением того, что ею не является. Но неужели не осталось ничего, что можно причислить к интересующему нас разряду?
И вот я вынужден временно вернуться к финалистскому объяснению. Необходимо рассматривать как относящееся к эротической литературе любое произведение искусства, вызывающее у читателя желание физической любви — непосредственно или посредством промежуточного изображения.
Именно в этом смысле священное писание можно было бы отнести к категории великой эротики, и я говорю не только о тех отрывках из Библии, где подробно описываются деяния и способности великого царя Соломона. Все эти страницы, где нам пытаются привить любовь к Господу, все эти литании, где повторяются, будто наваждение, имена существ, которые нам предлагается любить, — не что иное, как извращенная форма эротической литературы! Сие моя плоть... сие моя кровь? Да это же идеальный комментарий к полному отождествлению двух начал влюбленной пары! Наилучший учебник по пропаганде — это Евангелие! Кто бы мог вообразить Геббельса царем? Порой мы придумываем рекламные уловки, призванные вернуть людям интерес к естественной любви — любви самца к самке. Я хорошо представляю себе объявления такого рода: «Любовь с блондинкой? Прекрасно... А вы пробовали брюнеток? Кто отважится?» Или такое: «Переспать с хорошенькой женщиной — это понятно, а знаете ли вы, каково переспать с уродиной?» В тот день, когда мы прочитаем в «Франс-Суар» или «Пари-Пресс» подобные объявления, можно будет сказать, что эротическая литература заняла свое место под солнцем. Ну а пока — увы... До тех пор, пока мы вынуждены это признавать, подлинная эротика остается достоянием привилегированного класса... Ведь она очень дорого обходится из-за сопротивления, с которым сталкивается, а государство, как я уже говорил, не в силах национализировать проституцию, обуздав ее подоходным налогом, государство (из последних остатков похвальной стыдливости, да еще потому, что оно предпочитает нападать на индивидуальную свободу окольными путями) запрещает и преследует лучшие образцы жанра. С какими трудностями придется столкнуться при публикации в недорогом сборнике «Подвигов юного Дон Жуана» или «Одиннадцати тысяч целок» Гийома Аполлинера, не говоря уж о «Женщинах», тайных стихотворениях Поля Верлена — чудесных образчиках, чтение которых побуждает обычного нормального мужчину к весьма похвальным действиям! Остается лишь удивляться, и я искренне удивляюсь, что «Пшеница в траве» Коллетт — один из самых превосходных образцов эротики, который мне известен, и один из самых утонченных (что его ничуть не портит) — до сих пор не запрещен. Наверное, это реванш судьбы, к тому же Коллетт искусно представила свое произведение в таком виде, чтобы оно не привлекало внимания цензоров. Ведь «Пшеница в траве» — книга, где нет никакой похабщины... Еще одно слово, к которому мы вернемся через пару минут.
Другой великий эротический автор — Эрнест Хемингуэй. Любопытно, что наибольшим влиянием он пользуется у женщин, хотя они и считаются менее подверженными книжным влечениям, нежели мужчины. Сцены из романа «По ком звонит колокол», где герой и героиня занимаются всякой всячиной в спальном мешке, пересказывали и упоминали все милые особы, которых я спрашивал, какой они представляют себе хорошую эротическую литературу. «Хочется заняться тем же». — Не говоря уже о Пьере Луи: его царь Павзол — несомненно, один из шедевров жанра. Но довольно примеров — перейдем к делу.
Что требуется от эротической литературы? Или, иными словами, какова польза от нее?
Полагаю, она должна быть, прежде всего, подготовкой, стимулом и посвящением для всех тех, кого неблагоприятные обстоятельства, неадекватная социальная среда или различные крайности лишили шестнадцатилетней кузины или молодой учительницы сольфеджио; для всех тех, чьи родители более двух десятков лет держали в семье одну лишь семидесятипятилетнюю прислугу. Наконец, для всех тех, кто, раньше времени постарев из-за всеобщего обязательного образования, целиком поглощающего внимание, так и не смог выкроить время для того, чтобы научиться обязанностям человека по отношению к своему и чужим телам. Перефразируя Хэвлока Эллиса, можно и впрямь сказать, что эротика — неотъемлемый компонент общественной жизни, соответствующий глубинной потребности тела.
«Взрослые, — писал Хэвлок Эллис, — точно так же нуждаются в непристойной литературе, как дети нуждаются в сказках: она ослабляет гнетущую силу условностей». Замените слово «непристойный» словом «эротический», и вы получите не менее логичное суждение. В своем крупном исследовании, опубликованном в журнале «Родник» в октябре 1946 года, Миллер комментирует тезис Эллиса так: «Это позиция образованного человека, невинность и здравый смысл которого повсеместно признавались выдающимися критиками. Разумеется, поскольку Эллис был англичанином, его преследовали за эти взгляды и идеи в области сексуальности... Начиная с XIX века, все английские писатели, которые отваживались честно и реалистично подходить к данному вопросу, неизменно преследовались и подвергались оскорблениям...»
Конечно, не одни лишь английские писатели навлекают на себя гнев цензоров, которые, неведомо для себя, творят великое зло. Ведь, пытаясь отвратить человека от любви, они неизбежно нацеливают его на противоположный полюс наших страстей — смерть. Опять процитирую Миллера: «По мере развития цивилизации война все явственнее предстает наибольшей разрядкой, предлагаемой обычному человеку. На войне можно спустить пар...» Еще раз укажем на тесную связь между смертью и любовью, так глубоко проанализированную Мишелем Лейрисом в его «Зеркале тавромахии» и часто исследуемую другими авторами, и выразим сожаление о том, что обычно война и в самом деле считается единственной возможной разрядкой, тогда как существуют другие, весьма разумные и гораздо более приемлемые способы. Но раз уж эти начала так близки, нечего удивляться, что война без труда получает признание у всего населения. К тому же война в особенности благоприятствует развитию садизма, который, как я уже говорил, является худшим врагом эротики; в частности, последняя война привела к возрождению рабства и тотального закабаления. Но, раз уж я дважды процитировал Миллера, уточню, что, подобно де Саду, он не может считаться эротическим автором, хотя некоторые отрывки из его произведений и заслуживают этого определения. Чаще всего они относятся, скорее, к медицинской литературе, поскольку он употребляет похабные выражения. Впрочем, Миллер не отстаивает своего права именоваться записным эротическим автором, а, скорее, претендует на звание непристойного писателя, употребляя данный термин в весьма широком смысле (по его словам, непристойность — это экстаз). Однако мадам Клод-Эдмонд Маньи, которая много занимается проклятыми писателями, возражает: «Под непристойностью следует понимать отчаянную попытку писателя поделиться с нами своей точкой зрения, когда ему отказывают обычные литературные приемы». Вернемся к более распространенному значению термина и констатируем, что эротика требует слегка сублимированной или, если можно так выразиться, поэтической непристойности, и ее дозировку крайне трудно соблюсти, ведь нельзя же заставить читателя читать книгу так, как ее следует читать. Имеется в виду, что если читатель захочет начать с XVII-й главы, затем вернуться к III-й, а потом перейти к XII-й, автору останется лишь развести руками. Это неприемлемо. Если мы собираемся написать эротическое сочинение, для начала необходимо допустить, что, подобно всем прочим сочинениям (за вычетом поваренных книг и католических требников), читатель будет читать его в том порядке, в каком оно напечатано. В противном случае рассматриваемый читатель рискует совершенно не понять характера книги, ведь в хорошем эротическом сочинении всегда есть крещендо, которое должно нарастать постепенно, чтобы не схватить читателя за горло и с ходу его не оттолкнуть.
Я случайно упомянул поваренную книгу, но она может служить нам еще одним примером: всякое сочинение этого жанра, столь же хорошо продуманное, как труд великого Жюля Гуффе, с большим умением и знанием дела излагает причины, по которым блюда меню подаются в том или ином порядке... Это же относится и к эротическим компонентам: они почти всегда одинаковы по существу, а ценность сочинения определяется лишь их последовательностью. Возьмем очень простой пример из другой области: разве Делли пришло бы в голову начать одну из глав своего романа следующим образом (попытаюсь сымпровизировать): «Поль де Бетонкрё танцевал с Элианой, и тонкие усы молодого человека касались щеки, нежно порозовевшей от оживления, царившего на балу»? Конечно, нет... Делли — не сумасшедшая, она начала бы с описания приготовлений к балу, платья Элианы, прибытия Поля, его танца с той высоченной потаскухой — мадам де Монтамбрей, сущей тигрицей, о которой мужчины переговариваются шепотом, и наконец, его возвращения к Элиане, у которой сердце разрывается от волнения. Делли — опытная стряпуха. Впрочем, не берусь судить, ведь я прочитал не все ее сочинения, возможно, она так и не доходит до описания подобных сцен... Но я пользуюсь ее именем как символом. Да, в эротической литературе есть свои четко установленные правила, и, пользуясь случаем, назову одну из самых крупных удач в этом жанре: произведение Николя Шорье, французского юрисконсульта, издавшего под псевдонимом Луиза Сигеа, молодая испанка, «Сотадическую сатиру на секреты Амура и Венеры» (это сочинение выходило также под именем Мерсия и заголовком «Изящество латинского языка»). Заметим мимоходом, что Николя Шорье поныне остается великим мастером мнимого перевода — на мой взгляд, весьма похвального жанра. Чтобы описать вам стиль Николя Шорье, лучше всего прочитать... нет, не отрывок из «Секретов» (поскольку я немного застенчив и легко краснею), а комментарий Форберга из уже упомянутого «Учебника»:
«Трудно сказать, что в этой книге восхищает больше: изящество слога, всегда отточенного и изысканного, но вовсе не манерного, веселые и прелестные шутки, яркие блестки латинской эрудиции, богатый, роскошный язык, украшенный, словно драгоценностями, отборными, ослепительными словами и фразами, источающими аромат античности, или же непревзойденное мастерство, с которым автору удается удивительно разнообразить одну и ту же тему».
Поразмыслив, я все же решил привести отрывок из шестого диалога, дабы показать вам, до какой искренности способен возвыситься французский юрисконсульт... Это цепочка размышлений о плотских неудобствах при любовных утехах: