Поэтому я против того, чтобы всех принудительно заставляли нюхать навоз или заставляли заниматься грубой физической работой. Есть такое выражение в России (когда-то Константин Крылов об этом писал очень забавно): «Трындеть — не мешки ворочать». А все должны обязательно ворочать мешки? Как будто в этом есть какой-то смысл. Видите, вот каких бы гадостей ни писал и ни говорил обо мне Константин Крылов, я продолжаю радостно вспоминать те его стилистические удачи, которые мне помнятся ещё по ранним его сочинениям.
Тут несколько одинаковых вопросов…
«Очень смешно наблюдать, как коллега — ярый борец за семейные ценности и духовные скрепы, одним словом, ура-патриот — выходит из столовой, где накрыт стол в честь дня рождения другого нашего коллеги, с десятью кусками разных пирогов, кучей разбросанных по тарелке и даже торчащих из карманов!»
А вы не наблюдайте за вашими коллегами. Вы присматривайте лучше за собой. Я абсолютно уверен, что человек вполне демократических убеждений тоже может выносить десять пирогов, потому что ему есть нечего. «Что мы знаем о лисе? Ничего. И то — не все», — как писал Заходер.
«Когда-то вы говорили, что книги Бориса Виана для вас — одни из самых жизнеутверждающих и что их желательно читать человеку, лежащему в больнице, для улучшения настроения. По этой вашей наводке прочитал «Пену дней». Но там же все умерли в итоге! Да и предшествующее развитие событий не особо позитивно».
Ну, Виан вдохновляет хотя бы в начале «Пены дней». А потом, вы рассказики почитайте, такие как «Пожарные», например, или «Вечеринку у Леобиля». Это будет весело.
«Стимулирую пятилетнего сына к чтению деньгами. Как вы относитесь к такой идее? Можете посоветовать что-нибудь лучшее?»
Есть много способов стимулировать ребёнка к чтению. И ваш, конечно, не лучший — хотя бы потому, что он довольно дорогой, довольно затратный. Но абсолютно не могу отрицать полезности этого способа в целом, потому что у ребёнка ум, начитанность будут ассоциироваться с деньгами. Мы-то все привыкли: «Если ты такой умный, почему ты такой бедный?» А мальчик у вас будет умный и богатый. Очень хорошо, пожалуйста, продолжайте в этом же духе. Можно ему ещё за каждый добрый поступок начислять процент — и тогда он привыкнет, что доброе дело сопровождается наградой.
«Как-то мне не везёт в последнее время с вашими ответами, – нет, почему, Саша? Я совершенно готов… Это Гозман из Славянска. — Мне кажется, что вы любите бардовскую песню. Согласны ли вы с суждением, что те, кого мы с почтением именуем бардами, в давние века должны были обладать тремя талантами: талантом сказителя, талантом поэта и талантом артиста».
Нет, вот с этим я не согласен совершенно. Видите ли, Саша, талант артиста, наверное, барду желателен потому, что бардовская песня (действительно по менестрельской своей природе) ролевая. «Песня — пьеска. Песня — действо», — как называла это Новелла Матвеева и называет. Действительно ролевой элемент здесь довольно силён, но он силён не у всех.
Вот у Окуджавы, например, его нет совсем. И нет у него также таланта сказителя, он не рассказывает историй, он не перевоплощается в разных героев. А когда он пишет ролевые песни — например, «Песня Карабаса-Барабаса» или «Песня Буратино» для мюзикла, или «Женюсь, женюсь…», — то у него получаются безделки. Прелестные, милые, талантливые, но безделки. Окуджава гениален там, где у него есть только один талант — талант абсолютно точного попадания в настроение, в настрой.
И я не думаю, что как раз главной чертой Галича является его повествовательный талант. Галич, на мой взгляд, силён в своём саморазоблачении, в саморугании, в самоанализе — в таких гениальных песнях, как «Песня об отчем доме». Хотя он замечательный рассказчик — возьмите «Она вещи собрала, сказала тоненько» или «Даёт отмашку Леночка». Но для меня Галич — это прежде всего автор такой песни как «Желание славы», страстной и саморазоблачительной.
«Расскажите немного про ваши «открытые уроки». И второй вопрос: похожи ли ваши школьные уроки на открытые?»
Нет, не очень похожи, потому что всё-таки в школе больше рутины. А так вообще — да, они примерно одинаковые. Я вам могу открыть свой главный педагогический принцип: дети должны говорить больше, чем я, на уроке. Вот так мне кажется. И это очень важно. Я должен им задавать вопросы и провоцировать их на дискуссии, на споры. И надо им всё время давать поводы для самоуважения, надо всё время подчёркивать, что они умные, надо спрашивать их, подводить их к правильному ответу и ликовать вместе с ними, когда они этот правильный ответ дают. Вообще главный способ сделать класс хорошим — внушить ему, что он хороший, что они умные. Не самые умные, не самые лучшие (от этого один шаг до сектантства), но внушить им, что они молодцы — и они станут молодцами.
«Каким образом в вас уживаются религия и любовь к Стругацким?»
Да вот таким образом и уживаются, потому что Стругацкие — это писатели хотя и не религиозного склада, но и не вовсе атеистического. Эксперимент есть эксперимент, понимаете. «Град обреченный» — как раз глубоко религиозное произведение.
«Пригласите, пожалуйста, Виктора Шендеровича».
Ну, я чего 7 сентября и так приглашу на «Литературу про меня». Приходите, посмотрите. Но попробую. Он был у нас на новогоднем эфире, и все очень веселились. Может быть, позову.
«Я однажды задала вам вопрос. А сегодня Муратов сказал, что вы гений и наш выдающийся современник, — спасибо Муратову. — Придумываю сейчас ещё какой-нибудь умный вопрос — вдруг вы мне ещё ответите. К следующей неделе точно соберусь и спрошу что-нибудь интеллектуальное».
Я вам могу подсказать. Вы спросите меня на следующей неделе о Штирлице. Вот это герой, о котором я давно хочу прочитать лекцию, потому что его генезис мне безумно интересен — вот этот советский Джеймс Бонд. Я абсолютно убеждён, что Штирлиц — это Бендер, который выжил и сбежал в конце концов в Аргентину. И, кстати говоря, большинство романов о Штирлице хотя и написано суконным языком, но большинство анекдотов о нём построено на каламбурах, на таких словесных пуантах, на юморе. Так что, может быть, я как-нибудь при случае рассказал бы всю правду про Штирлица. Задайте мне этот вопрос. Я с удовольствием прочту такую лекцию.
«Пару раз спрашивал ваше мнение о романах Николая Нарокова. И — тишина».
Я читал только «Мнимые величины». Не могу сказать, чтобы мне это сильно понравилось. По-моему, это уровень такой хорошей советской прозы, хотя она совсем антисоветская.