Чем больше контроль на местах, тем больше надежды, что мы покончим с произволом чиновника!
– Ага, – отвечают ему, – значит, чиновники все же необходимы! Пусть и на местах, пусть и под контролем местной общественности!
– Необходимы, – отвечает Барсук, – но все же лучше их всем скопом вздернуть в лесу на деревьях, а самим жить, как лесная республика, подражая в этом античным городам-полисам, таким, как Афины и Спарта.
– Как так, – ужасаются звери, – вздернуть всех чиновников на суку? Эдак ты договоришься до слов, что вздернуть и президента, то есть, просим прощения, Льва, придется, ведь он тоже чиновник, пусть и самый главный, и сидит на самом верху?!
– Нет, – отвечает Барсук, – Льва мы оставим в покое, хоть он и тоже чиновник, и ничем в это смысле не отличается от остальных. Льва надо оставить в покое, хотя, по логике, он, как самый большой и сильный, должен хапать больше, чем остальные, и быть намного гаже и виновнее, чем они. Льва нельзя трогать из принципа, как жену Цезаря, которая вне подозрений в любой ситуации. Кто-то один в лесу должен быть хорошим и честным, иначе вообще ни во что нельзя будет верить, и из-за отсутствия идеалов самим придется повеситься на первом суку!
Дивились звери таким речам безумного Барсука, и расходились после его проповедей задумчивые и молчаливые по своим норам, оврагам и буеракам, чтобы завтра с утра опять прийти на большую поляну, где Барсук уже стоял на высоком пне, пылая гневом негодования и сатиры. Весь лес постепенно наполнился слухами и кривотолками, и многие даже склонялись к тому, что хуже чиновника зверя нет, и что плачет по нему, по чиновнику, сук на ближайшей сосне. Так далеко дело зашло, что, наконец, доложили обо всем президенту, то есть, прошу прощения, Льву. Лев как раз в это время проводил государственный совет, и созвал на него всех губернаторов своего обширного лесного царства.
– Нам докладывают, – сказал собравшимся Лев, – о безумии некоего Барсука, утверждающего перед лесным собранием, что нет хуже зверя, чем отечественный чиновник, и настала пора от этого чиновника освободиться, ибо он-де мздоимец и лиходей, и самое место ему на суку ближайшей сосны.
– Да как же освободиться от мздоимства и лихоимства, – засмеялся добродушно Медведь, хозяин обширной северной территории, – если мздоимство и лихоимство, можно сказать, есть не что иное, как кровь государственного устройства, а чиновник является его пламенным сердцем. Без сердца и без крови организм, то есть, прошу прощения, государство, никак не сможет существовать. Это не более, как идеализм, и я бы даже сказал, либерализм, за которые, впрочем, следует жестоко карать!
– Есть еще какие-нибудь мнения относительно Барсука? – вопросил у собравшихся Лев.
– Да какие тут могут быть мнения? – рявкнул с места зубастый Волк, губернатор центральной, обильно населенной зайцами и барсуками, а также другим мирным зверьем, провинции. – Какие могут тут быть мнения? Содрать с мерзавца шкуру, и повесить на дереве, чтобы другим неповадно было. А чиновнику в нашем лесу повысить жалованье, и наградить специальными льготами при проезде, то есть, прошу прощения, пробежке через лесные поляны. Нам либеральные идеи в лесу ни к чему, от этих идей зайцы в весе теряют, и от нас, волков, разрешения требуют на их сезонный отстрел.
– Фи, господа, как это все некрасиво! – сказала с места крашеная лисица, бывшая когда-то рыжей и гулящей по разным нехорошим местам, а ныне перекрасившая себя в черный цвет и считающаяся образцом лесной добродетели. – Фи, господа, как это грубо и примитивно! Зачем же говорить вслух то, что и так всему лесу понятно? О том, что гаже чиновника зверя нет, давно и людям, и нам, зверям, известно доподлинно. И никакой революции тут Барсук совершенно не произвел. Ежу, господа, ясно, что самое лучшее, что можно с чиновником сделать, это повесить его на ближайшем суку, или бросить в ближайшую прорубь, чтобы очистить воздух в лесу.