Однажды принц собрал всех и сказал:
— Несите флейты, бейте в барабаны! Ликуйте! Червовая Дама будет выбирать себе мужа!
И тотчас же Девятки-Десятки заиграли на флейтах, а Двойки-Тройки стали бить в барабаны. В этом радостном возбуждении сразу были забыты и трепетный шепот, и взгляды, которыми они обменивались.
Собравшись вместе на праздник, мужчины и женщины принялись разговаривать, смеяться, шутить. Сколько во всем этом было сердечности, сколько кокетливого притворства, сколько пустой, но милой болтовни! Это было подобно порыву ветра, который, поднявшись в густом лесу, создает веселую суматоху, раскачивая ветви, листья и лианы. На этом шумном празднике с самого утра звучали флейты. Какие только чувства не обуревали людей! Радость, волнение, любовь, страдания! Те, кто еще не знали любви, — полюбили, влюбленные — потеряли голову от счастья!
Червовая Дама, надев роскошный наряд, весь день просидела в отдалении, в тени деревьев. Издалека до нее доносилась музыка. Она закрыла глаза, потом открыла их — и неожиданно увидела, что перед ней сидит принц и смотрит на нее. Охваченная трепетом, она закрыла руками лицо.
После этого принц весь день ходил в одиночестве. по берегу моря, вспоминая ее смущенный взгляд и лицо, стыдливо, прикрытое руками.
Ночью, при свете сотен тысяч светильников, в аромате гирлянд, под звуки флейт, в окружении празднично одетых, весело смеющихся юношей, Червовая Дама с гирляндой в руках робко остановилась перед принцем и склонила голову… Она так и не осмелилась поднять на него глаза и надеть гирлянду. Тогда он сам наклонил голову, и гирлянда, выскользнув из ее рук, упала ему на шею. Все вокруг огласилось криками радости.
Под приветственные возгласы жениха и невесту повели к трону, где состоялась торжественная церемония коронации.
Несчастная, изгнанная своим мужем рани, которая жила на дальнем берегу, приплыла на золотой ладье в новое королевство своего сына.
Люди-картинки, люди-карты стали настоящими живыми людьми. Теперь нет в королевстве безмятежного покоя и неизменной серьезности, как это было раньше. Жизнь наполнила новое королевство принца весельем и скорбью, любовью и ненавистью, счастьем и страданиями. Теперь там есть и хорошие и плохие люди, у них есть свои радости и печали. Теперь там все — люди. И если они порядочны — то порядочны, а если бесчестны — то бесчестны, но по собственной воле, а не в силу неизбежного закона.
1892
Моя маленькая пятилетняя дочка Мини минуты не могла посидеть спокойно. Едва ей исполнился год, она уже научилась говорить, и с тех пор, если только не спала, была просто не в состоянии молчать. Мать часто бранила ее за это, и тогда Мини умолкала, но я не мог так поступать с ней. Молчание Мини казалось мне настолько противоестественным, что долго я его не выдерживал, поэтому со мной девочка беседовала особенно охотно.
Как-то утром сел я было за семнадцатую главу моей повести. Но тут вошла Мини и начала:
— Папа, наш сторож Рамдоял называет ворону — каува! Он ведь ничего не знает, правда?
Я хотел объяснить ей, что в разных языках все вещи называются по-разному, но она тут же стала болтать о другом.
— Знаешь, папа, Бхола говорит, что на небе слон выливает из хобота воду и от этого идет дождь. И как это Бхола могла такое сказать?! Ей бы только болтать. День и ночь болтает! — И, не ожидая, пока я выскажу свое мнение на этот счет, вдруг спросила: — Папа, а кто тебе мама?
«Свояченица», — хотел было я сказать, но решил не шутить.
— Иди поиграй с Бхолой, Мини. Я сейчас занят.
Но она не ушла, а села у моих ног, возле письменного стола, и быстро-быстро стала нараспев приговаривать «агдум-багдум», похлопывая в такт по коленям. А в это время в моей семнадцатой главе Протапшинхо вместе с Канчонмалой темной ночью прыгнул в воду из высокого окна темницы.
Окна моего кабинета выходили на улицу. Вдруг Мини бросила свое «агдум-багдум», подбежала к окну и закричала:
— Кабуливала, эй, кабуливала!
По дороге усталой походкой шел высокий афганец. Одет он был в широкое грязное платье, на голове — чалма, за плечами — мешок, а в руках — штук пять коробов с виноградом. Трудно предположить, какие мысли зародились в голове моей проказницы, когда она позвала его. Я же подумал: «Вот теперь явится это злосчастье с мешком за плечами, и моя семнадцатая глава так и останется незаконченной».