Конечно, нет ничего невероятного в том, что буддийский учитель из Индии появился в эти годы в Китае. Незадолго до этого, в 400 г. в Китай прибыл Кумараджива, после 500 г. — Бодхиручи, а Параматтха находился при Лянском дворе почти в одно время с Бодхидхармой. Не вызывает удивления и то, что первые дошедшие до нас сведения о Бодхидхарме относятся к периоду ста с лишним лет спустя после его смерти. Ведь в те времена не существовало ни газет, ни справочников «Кто есть кто». Да и в наше, уж на что с избытком документированное время, бывает, что люди, сделавшие важный вклад в мировую культуру и науку, остаются неизвестными много лет после смерти. Так что представляется справедливым принимать легенду о Бодхидхарме, пока не появятся действительно убедительные данные, свидетельствующие против неё. Одновременно следует принять, что идеи, которые внесли Сен-Чжао, Дао-шен и другие, также обогатили традицию Дзэн.
Дзэн-буддийская традиция изображает Бодхидхарму как свирепого с виду человека, с густой бородой и проницательным взглядом широко открытых глаз, которые, однако, кажется, готовы мигнуть. Легенда рассказывает, что однажды он уснул во время медитации и так рассердился на себя потом, что вырвал себе ресницы; упав на землю, они проросли первым чайным кустом. С тех пор дзэн-буддийские монахи употребляют чай как средство против сна. Он так хорошо проясняет и укрепляет сознание, что есть поговорка: «У Дзэн (чань) и чая (ча) — один и тот же вкус». Другая легенда гласит, что у Бодхидхармы от долгого сидения в медитации отсохли ноги. Отсюда те очаровательные японские символические куклы Дарума, которые изображают Бодхидхарму в виде безногого ваньки-встаньки, с центром тяжести, расположенным так, что, как его ни толкай, он встаёт. Японское стихотворение о куклах Дарума гласит:
Легендарная беседа Бодхидхармы с императором Лянг-У даёт представление о резком и прямом характере учителя. Император подробно описал всё, что он сделал для распространения буддизма в своей стране, и спросил, что заслужил он своими деяниями. При этом он исходил из распространённого мнения, что постепенное накопление заслуг, порождённых добрыми делами, ведёт ко всё лучшему существованию в будущих жизнях и будет увенчано достижением нирваны. Но Бодхидхарма в ответ сказал: «Ровно ничего!» Такой ответ подорвал веру императора в буддизм, и он спросил: «Каков же в таком случае основной принцип святого учения?» Бодхидхарма ответил: «Да оно пусто, в нём нет ничего святого», — «Кто же тогда ты, кто стоит перед нами?» — «Я не знаю», — был ответ. [2, с. З]
После этой беседы, которая весьма разочаровала императора, Бодхидхарма удалился в монастырь в Вэй, где по преданию провёл девять лет в пещере, ‘уставившись в стену’ (пигуань). Судзуки считает, что это выражение не следует понимать буквально, что оно описывает внутреннее состояние Бодхидхармы, который освободил свой ум от всех понятийных представлений. [74, т.1, с.170–171] Так он жил, пока однажды к нему не пришёл монах Шень-гуан, а вслед за ним и Хуэй-ко (ок. 486-593), который впоследствии и стал его преемником в качестве Второго Патриарха.
Хуэй-ко не раз просил Бодхидхарму дать ему наставления, но всё время получал отказ. Однако он продолжал сидеть в медитации у входа в пещеру Бодхидхармы, терпеливо ожидая на снегу, когда тот сжалится. Наконец, доведённый до отчаяния, он отсёк себе левую руку и преподнёс её учителю как доказательство своей беспримерной искренности. Тогда Бодхидхарма, наконец, спросил Хуэй-ко, что ему надо.
«У меня нет в ‘уме’ (синь) покоя, — сказал Хуэй-ко. — Пожалуйста, успокой мой ум».
«Вытащи его и покажи его мне, — ответил Бодхидхарма, — тогда я успокою его».
«Но когда я начинаю искать свой ум, — возразил Хуэй-ко, — я никак не могу обнаружить его».
«Ну вот, — рявкнул Бодхидхарма, — я и успокоил твой ум».
В это момент у Хуэй-ко и произошло ‘просветление’, его дунь-у или сатори, так что этот разговор призван служить первым образцом того, что стало характерным приёмом обучения в Дзэн. Это образец вень-да (по-японски — мондо) или ‘вопроса-ответа’, иногда весьма приблизительно переводимого как ‘дзэнская история’. Большая часть литературы Дзэн состоит из таких анекдотов — причём многие из них гораздо менее понятны, чем этот. Их цель — ввергнуть вопрошающего в некое внезапное озарение или же испытать глубину его интуиции. Поэтому эти диалоги нельзя «объяснить», не испортив их эффекта. В каком-то смысле они подобны анекдотам, которые не вызовут ожидаемого смеха, если «соль» их требует специального разъяснения. Его или понимаешь сразу, или не поймёшь вообще.
Следует учесть, что эти анекдоты лишь изредка имеют символический характер, и даже когда это так, — не это свойство в них главное. Так бывает, когда диалог содержит аллюзии, памятные обоим участникам. Но в противоположность комментариям, которые даёт Жерне [40], я не считаю, что соль мондо в передаче неких буддийских истин с помощью символов. Сатори, которыми они очень часто увенчиваются, ни в коем случае не является простым нахождением решения загадки. Что бы ни делал и ни говорил учитель Дзэн — это всегда прямое и спонтанное выражение его «таковости», его природы Будды, и поэтому то, что он «выдаст», — не символ её, а она сама. Дзэн-буддийское общение — это «прямое указание» в соответствии с принципами Дзэн, суммированными в традиционном четверостишии:
И далее:
Это стихотворение не только изобилует такими даосскими выражениями, как у-вэй и цзы-жень (спонтанность). Его основной принцип — даосский: оставь ум в покое, предоставь ему свободу следовать своей собственной природе — в противоположность последовательной индийской позиции, где ум взят под строгий контроль и чувственный опыт исключается.
Четвёртым патриархом Дзэн вслед за Сэн-цанем стал, как утверждает легенда, Дао-синь (579-652 гг.). Он пришёл к Сэн-цаню с вопросом:
— Каким способом можно достичь освобождения?
— Кто связал тебя? — спросил Сэн-цань.
— Никто меня не связывал.
— Тогда зачем ты стремишься к освобождению?
И это было моментом сатори Дао-синя. Книга «Чуэн Дэн Лу» передаёт очаровательный рассказ о встрече Дао-синя с мудрецом Фа-юнем, который жил в уединённом храме на горе Нью-тоу и был таким праведником, что птицы подносили ему в дар цветы. Во время их разговора зарычал дикий зверь, и Дао-синь вскочил на ноги. Тогда Фа-юнь заметил: «Я вижу, это ещё есть в тебе», — подразумевая, вероятно, инстинктивную ‘страсть’ — (клеша) страх. Вскоре после этого, оставшись один, Дао-синь начертил китайский иероглиф «Будда» на камне, где Фа-юнь имел обыкновение сидеть. Вернувшись, Фа-юнь захотел сесть, но увидел сакральное Имя и не решался сесть. «Я вижу, — сказал Дао-синь, — это ещё есть в тебе». При этих словах Фа-юнь полностью пробудился… и птицы перестали носить ему цветы.
Пятым патриархом — и здесь мы вступаем на более достоверную историческую почву — был Хун-жань (601-75). При первой встрече с Хун-жанем тогдашний патриарх спросил:
— Как твоё имя (син)?
— У меня есть природа (син) — отвечал Хун-жень, играя словами, — но это не обычная природа.