— Каково же твоё имя, — настаивал Патриарх, не уловив игры слов.
— Это природа Будды.
— Значит у тебя нет имени?
— Конечно, потому что эта природа — пуста [2 гл. З].
Хун-жань был, видимо, первым патриархом, который приобрёл много последователей, ибо рассказывают, что он руководил монашеской общиной человек в пятьсот в монастыре на горе Жёлтой Сливы (Ван-мэй Шань), в восточной части современного Хупеха. Однако его далеко затмил ближайший его преемник Хуэй-нен (637–713), чья жизнь и учение знаменуют подлинное начало истинно китайского Дзэн, того Дзэн, который затем и процветал в течение двухсот лет царствования династии Тан (приблизительно 700–900 гг.); эпохи, получившей название «эпохи деятельного Дзэн».
Не следует, однако, забывать и о современниках Хуэй-нена, так как он жил в период, который был чрезвычайно продуктивен для китайского буддизма в целом. В 645 г. вернулся из Индии великий путешественник и переводчик Схань-цзан и начал разъяснять в Шанхае доктрину Йогачары — виджняптиматру — ‘только представление’. Его бывший ученик Фа-цзэн (643–712 гг.) в эти же годы создавал весьма важную школу Ху-Янь (по-японски Кегон), опиравшуюся на «Аватамсака Сутру», и это учение впоследствии стало официальной философией Дзэн. Следует также вспомнить, что совсем незадолго до начала деятельности этих двух учёных Чжи-кай (536-96 гг.) написал свой замечательный трактат «Методы остановки и созерцания в Махаяне», где описывалось фундаментальное учение школы Тянь-тай, во многих отношениях очень близкое Дзэн. Трактат Чжи-кая предвосхищает доктрину Хуэй-нена и некоторых из его ближайших преемников.
Рассказывают, что Хуэй-нен получил своё первое просветление, когда ещё мальчиком услыхал чтение «Ваджрачхедики». Он тут же отправился в монастырь Хун-жаня на горе Ван-мей, чтобы укрепиться в своих намерениях и получить дальнейшие наставления. Заметим (в дальнейшем это пригодится), что его первое сатори произошло спонтанно, без помощи учителя, и что легенда рисует его как неграмотного крестьянина, прибывшего откуда-то из под Кантона. Видимо, Хун-жань сразу же оценил глубину его интуиции, но опасаясь, как бы низкое происхождение не сделало Хуэй-нена нежелательной фигурой в обществе учёных монахов, Патриарх послал его работать на кухне.
Спустя некоторое время Хун-жань объявил, что ищет себе преемника, которому и передаст власть вместе с символами: одеянием и чашей для подаяния (по преданию, когда-то принадлежавшей самому Будде). Этих предметов будет удостоен тот, кто представит лучшее стихотворение, выражающее его собственное понимание буддизма. Главным монахом в общине был в то время некий Шень-сю, и все, естественно, ожидали, что власть перейдёт к нему, так что и не пытались с ним соперничать.
Шень-сю, однако, не был уверен в своём понимании буддизма и представил стихотворение анонимно, намереваясь признаться в авторстве лишь в случае, если Патриарх одобрит его. Ночью на стене коридора, ведущего в покои Патриарха, он начертал следующие строчки:
На следующий день Патриарх прочёл стихотворение и велел воскурить под ним благовония. Он сказал, что тот, кто следует таким правилам, сможет осознать свою истинную природу. Но когда Шень-сю пришёл к нему тайком и признался в своём авторстве, Патриарх заявил, что его понимание ещё далеко от совершенства.
На следующее утро на стене рядом с первым появилось новое стихотворение:
Сравнение двух стихотворений ясно показывает специфический дух Дзэн, которым проникнуто стихотворение Хуэй-нена. Строчки Шень-сю отражают понимание дхьяны, очевидно, широко и повсеместно распространённое среди буддистов в Китае. Дхьяну понимали как практику ‘сидячей медитации’ (цзо-чань); ум в ней «очищался» интенсивной концентрацией, что уничтожало все мысли и привязанности. Многие буддийские и даосские тексты, если понимать их буквально, подтверждают этот взгляд — внешнее состояние сознания есть сознание, свободное от любого содержания, от любых идей, чувств и даже ощущений. В наши дни в Индии это и есть наиболее распространённое понимание самадхи. Да и наш собственный христианский опыт делает понятным такого рода буквализм — даже в высочайших сферах.
Хуэй-нен считал, что человек с опустошённым сознанием ничем не лучше «бревна или камня». Он утверждал, что сама идея очищения ума нелепа и ложна, потому что «наша собственная природа в основе чиста и прозрачна». Значит, не может быть сравнения между сознанием (или умом) и зеркалом, которое следует протирать. Истинный ум — это ‘не-ум’ (у-синь) и его нельзя рассматривать как объект мысли или действия, как будто бы он — вещь, которую можно захватить и управлять ею. Попытки усовершенствовать свой собственный ум приводят к порочному кругу. Старания очистить его — к загрязнению чистоты. Ясно, что перед нами даосская философия естественности, согласно которой человек не может быть по-настоящему свободен, чист и непривязан, если его состояние — результат искусственной дисциплины. Чистота такого человека — поддельна, его ясное сознание — нарочито. Поэтому такие люди полны неприятного самодовольства — типичной черты сознательной и методической религиозности.
Хуэй-нен учит, что вместо попыток очистить или опустошить ум нужно просто дать ему волю, поскольку ум — это не то, чем можно овладеть. Отпустить ум — это то же, что и отпустить поток ‘мыслей и впечатлений’ (нянь), которые приходят и уходят «в ум». Не надо ни подавлять их, ни удерживать, ни вмешиваться в их ход.
Мысли приходят и уходят сами по себе, ибо мудрость снимает ограничения. Это и есть самадхи-праджня, ‘естественное освобождение’. Такова практика ‘не-мыслей’ (у-нянь). Но если ты вообще ни о чём не думаешь и вдруг приказываешь своим мыслям остановиться, — значит, ты безнадёжно привязан к одному методу, и это называется глупой точкой зрения. [2]
Об обычной практике медитации он говорит:
Концентрировать ум на самом себе и созерцать его, пока он не станет спокойным, — это не дхьяна, а болезнь. Удерживать тело в одной позе долговременным сидением — какое отношение это имеет к Дхарме?. [8]
И в другом месте:
Если ты начнёшь концентрировать ум на покое, ты добьёшься лишь поддельного покоя… Что означает слово ‘медитация’ (цзо-чань)? В нашей школе оно означает отсутствие пределов, отсутствие препятствий; оно выше любой ситуации, — как дурной, так и хорошей. Слово ‘сидеть’ (цзо) означает — не будоражить мыслей в уме. [5]
Для опровержения ложного понимания дхьяны, как просто опустошённого ума, Хуэй-нен сравнивает Великую Пустоту со вселенной и называет её Великой не только потому, что она пуста, но потому, что она содержит солнце, луну и звёзды. Истинная дхьяна в том, чтобы почувствовать, что твоя природа подобна пространству вселенной, и что мысли и ощущения проплывают в этом «первозданном сознании», как птицы в небе, не оставляя следа. Пробуждение в его школе «внезапно», потому что оно рассчитано на людей, живо соображающих, а не тех, кто мыслит медленно. Последние поневоле должны понимать понемногу, или, точнее, понять через долгие годы, потому что учение Шестого Патриарха не допускает никаких ступеней для роста. Пробуждения или вообще нет, или оно — полное; природа Будды не знает частей и делений, поэтому её нельзя воспринять постепенно.
В заключительной части, там, где Хуэй-нен даёт советы своим ученикам, содержится любопытный ключ к последующему развитию мондо — метода обучения ‘вопрос-ответ’:
Если вам зададут вопрос о бытии, говорите о небытии. Если спросят о небытии, отвечайте бытием. Если вас спросят об обыкновенном человеке, отвечайте как мудрец. Если спросят о мудреце, отвечайте как обыкновенный человек. С помощью этого метода взаимно связанных противоположностей возникает постижение Срединного Пути. На любой вопрос, который вам задают, отвечайте на языке противоположности. [10]