– Ах, уж этот мне Париж! – только и могла выговорить госпожа Шарбоннель. – Конечно, раз мы здесь, нужно все повидать. Но если бы вы знали, господин Жилькен, как спокойно
нам жилось в Плассане! У меня там портятся запасы, варенье, пьяные вишни, маринованные огурчики…
– Не горюй, мамаша! – Жилькен до того разошелся, что стал говорить ей «ты». – Выиграешь тяжбу и пригласишь меня, ладно? Мы все отправимся к тебе подчищать варенье.
Он налил себе еще рюмку абсента. Он был вдребезги пьян. Несколько мгновений взгляд его нежно покоился на Шарбоннелях. От людей он требует, чтобы у них душа была
нараспашку. Внезапно Жилькен вскочил и, размахивая длинными ручищами, стал издавать призывные звуки. По противоположному тротуару шествовала Мелани Коррер в шелковом
платье сизосерого цвета. Она обернулась и, видимо, не очень обрадовалась встрече с Жилькеном. Однако она походкой герцогини перешла улицу, покачивая бедрами, и
остановилась перед столиком. Прежде чем она согласилась что нибудь выпить, ее долго упрашивали.
– Послушайте, рюмку черносмородинной! – уговаривал Жилькен. – Вы ее любите… Помните улицу Ванно? Какие были веселые времена! Уж эта мне толстуха Коррер!
Госпожа Коррер села, и в тот же миг улица огласилась громовыми кликами. Прохожие, словно подхваченные ветром, ринулись куда то, топая ногами, – как взбесившееся стадо.
Шарбоннели тоже невольно вскочили, собираясь бежать. Тяжелая рука Жилькена пригвоздила их к месту. Он побагровел.
– Не двигайтесь, черт вас возьми! Ждите команды! Эти болваны останутся с носом. Сейчас только пять часов, не так ли? Значит, проехал кардинал легат. А нам то ведь
наплевать на кардинала легата? Я нахожу оскорбительным, что папа не соизволил явиться сам. Если он крестный, то пусть и крестит!.. Даю вам слово, что малыша провезут не
раньше половины шестого.
Чем больше пьянел Жилькен, тем меньше в нем оставалось почтительности. Сидя на опрокинутом стуле, он пускал дым в нос соседям, подмигивал женщинам, вызывающе посматривал
на мужчин. Неподалеку от них, на мосту Нотр Дам, образовался затор экипажей; лошади нетерпеливо били копытами, из дверец карет выглядывали сановники и генералы в
мундирах, расшитых золотом, сверкающих орденами.
– Ну и погремушек же на них! – с улыбкой превосходства пробормотал Жилькен.
Когда какая то карета подъехала с набережной Межиссери, Жилькен, чуть не опрокинув стол, заорал:
– Глядите! Ругон!
Выпрямившись во весь рост, он стал махать затянутой в перчатку рукой. Потом, боясь, что его не заметят, сорвал с себя соломенную шляпу и начал ею потрясать. Ругон, чей
сенаторский мундир и без того привлекал внимание, немедленно забился в угол кареты. Тогда Жилькен сложил руки трубой и познал его. На противоположном тротуаре стали
собираться люди; они искали глазами того, кого выкликал этот верзила в желтом тиковом костюме. Наконец кучер стегнул лошадей, и карета въехала на мост.
– Замолчите! – прошипела госпожа Коррер, хватая Жилькена за руку.
Но он не пожелал сесть. Он привстал на цыпочки, стараясь разглядеть карету, затерявшуюся среди других экипажей. Вслед убегающим колесам он напоследок выкрикнул:
– Ах, изменник, это все потому, что у него теперь золото на мундире! А ведь ты, мой милый толстяк, не раз брал взаймы башмаки у Теодора!
Буржуа и их дамы, занимавшие столики маленького кафе, таращили на Жилькена глаза; с особенным интересом прислушивалось семейство – отец, мать и трое детей, – сидевшее
напротив. Жилькен пыжился, донельзя обрадованный тем, что у него есть слушатели. Медленно обведя взглядом соседей, он уселся и произнес:
– Ругон! Да ведь я его вывел в люди!
Когда госпожа Коррер попробовала усмирить Жилькена, он призвал ее в свидетели.