До сих пор мы-слы-ншли fwiqc_Aвтор а — человека литературно образованного, интеллигентного. ТеперТГ-тж-уетцдоД1 место другому рассказчику — Максиму М а к оТмыл у. "Неторопливая, мирная интонация штабс-капитана привлекает нас к нему; мы видим его доброту, мягкость; конечно, одинокий, привязчивый Максим Макснмыч мог избаловать и мальчика лет пятнадцати, и самого Печорина — заботой, всепрощением, ласковой приветливостью... Но и о Печорине мы узнаем нечто новое: к нему тянутся люди, есть в нем что-то привлекательное, если и Максим Максимыч сразу полюбил его, и мальчишка-горец «повадился» каждый день ездить в крепость.^}
И сразу же перед нами еще одна сторона характера Печорина, по меньшей мере, непонятная. Пятнадцатилетний Азамат «ужасно падок был на деньги» — за червонец украл лучшего козла из отцовского стада. Зачем ему эти деньги? Может быть, именно гордый характер толкает его на жадность: с деньгами он будет свободен и независим от отца. Но Печорин — «для смеха»! — обещал ему червонец за козла. Печорин дразнил иногда Азамата, а у того «так глаза кровью и нальются, и сейчас за кинжал».
Наивный Максим Максимыч со своей неистребимой неприязнью к «азиатам», конечно, не видит ничего дурного в том, чтобы подразнить «дикого» мальчишку, но Печорин? Столь же он наивен? Или — дурен? Или просто не хочет и не умеет задуматься о других людях?
Оба они понимают, что играют с огнем. «Эй, Азамат, не сносить тебе головы»,— говорил Максим Максимыч. Но обоих — по разным причинам — мало волнует судьба мальчика. Доброта Максима Максимыча не распространяется на горцев. Почему Печорин умеет только дразнить Азамата и не умеет к нему привязаться, читателю еще непонятно.
«Раз приезжает сам старый князь звать нас на свадьбу: он отдавал старшую дочь замуж, а мы были с ним кунаки: так нельзя же, знаете, отказаться, хоть он и татарин».
Приехав на свадьбу, Максим Максимыч и Печорин, конечно, с любопытством рассматривают чужих людей и чужие нравы. «Нас приняли со всеми почестями...» — рассказывает Максим Максимыч. «Я, однако ж, не позабыл подметить, где поставили наших лошадей, знаете, для пепредвидимого случая».
Отец Азамата — мирной князь, то есть человек, поддерживающий добрососедские отношения с русскими. «Мы были с ним кунаки»,— говорит Максим Максимыч. «Кунаки» — значит «друзья».
Тем не менее предосторожность Максима Максимыча вполне оправдана: мало ли какие случайности могут произойти на свадьбе, куда съезжаются люди со всей округи. Но рассказ штабс-капитана об обычаях страны, где он живет так давно, огорчает нас, потому что полон того же пренебрежения, с которым Максим Максимыч рассуждал об осетинах:
«— Как же у них празднуют свадьбу?..
— Да обыкновенно. Сначала мулла прочитает им что-то из Корана, потом дарят молодых... потом начинается джигитовка, и всегда один какой-нибудь оборвыш, засаленный, на скверной, хромой лошаденке, ломается, паясничает, смешит честную компанию... Бедный старичишка бренчит на трехструнной... забыл, как по-ихиему... ну, да вроде нашей балалайки».
«Преглупый народ!» — мог бы добавить Максим Максимыч. Мы не знаем, чувствует ли Печорин поэзию этой свадьбы, видит ли красоту обрядов,— Максим Максимыч не чувствует и не видит: раз они не наш и — ничего хорошего в них быть не может!
И вот ноавдяехсяЛээдв. Она подошла к Печорину «и пропела ему... как бы сказать?., вроде комплимента».
Ученые пытались установить, к какому из народов Кавказа принадлежит Бэла, но так и не пришли к единому мнению. Да это ведь, в конце концов, не имеет значения. Печорин и Максим Максимыч называют ее черкешенкой — может быть, под влиянием пушкинского «Кавказского пленника», где черкешенка полюбила русского офицера, — будем так называть ее и мы.
Итак, Бэла подошла к Печорину и, по обряду, пропела ему что-то «вроде комплимента». Красота ли ее произвела впечатление, или Печорин не хотел нарушать свадебного обряда, но ответил он именно так, как следовало, как ждали хозяева: «...встал, поклонился ей, приложил руку ко лбу и сердцу...». Вероятно, здесь и то, и другое. Конечно, Печорин не мог не обратить внимания на шестнадцатилетнюю красавицу. Он «в задумчивости не сводил с нее глаз, и она частенько исподлобья на него посматривала. Только не один Печорин любовался хорошенькой княжной: из угла комнаты на нее смотрели другие два глаза, неподвижные, огненные. Я стал вглядываться и узнал моего старого знакомца Казбича».
История любви «дикой» девушки-горянки и русского офицера к 1838 году, когда была написана «Бэла», никак не могла считаться новой в литературе. Об этом писал Пушкин, и сам Лермонтов в ранних стихах, и многие писатели. Треугольник: Каз- бич — Бэла — Печорин, или, иначе говоря: горец — горянка — европеец — встречается во многих восточных повестях и поэмах. ^Героине так и полагалось: иметь поклонника из «своих», чтобы, отвергнув его, тем сильнее доказать свою любовь к европейцу. Сюжет, избранный Лермонтовым, почти баиален^Лермонтов не открывает ничего нового ни в нравах и обычаях Кавказа, ни в отношениях людей — и тем заметнее, что никто из писавших до него не увидел и не понял того, что увидел и понял он; никто не описал так, как он. Мы еще вернемся к задаче, которую он ставил перед собой. Пока все идет, как у других писателей. Все, кроме манеры повествования.
Рассказ Максима Максимыча о Казбиче вполне в характере штабс-капитана. Привычное недоверие и полупрезрение к горцам смешивается с восхищением; Максим Максимыч оценивает Казбнча со своей узкопрофессиональной точки зрения: «... не то, чтоб мирной, не то, чтоб немирной. Подозрений на него было много, хоть он ни в какой шалости не был замечен... рожа у него была самая разбойничья... А уж ловок-то, ловок-то был, как бес!».
Даже на лошадь Казбича Максим Максимыч переносит эту смесь привычного осуждения и невольного восторга: «... лучше этой лошади ничего выдумать невозможно... как собака бегает за хозяином, голос даже его знала! Бывало, он ее никогда и не привязывает. Уж такая разбойничья лошадь!».
Максим Максимыч не случайно так подробно описывает лошадь Казбича. История Бэлы и Печорина будет развиваться параллельно истории Азамата и лошади — обе эти истории переплетутся, в обеих окажется замешанным Казбич.
Наблюдательный и осторожный Максим Максимыч заметил, что у Казбнча «под бешметом надета кольчуга». Видимо, и Казбич предполагал, что на свадьбе не все, может быть, пройдет мирно, и приготовился к неожиданностям. Это еще более насторожило Максима Максимыча, и, выйдя проверить своих лошадей, он подслушал разговор Казбича с Азаматом, Собственно, па сей раз подозрения его не оправдались: «О чем они толкуют? — подумал он,— уж не о моей ли лошадке?» Разговор, однако, оказался о другом и был так занятен, что штабс-капитан, не колеблясь, «присел... у забора И стал прислушиваться».
«— Славная у тебя лошадь! — говорил Азамат, — если б я был хозяин в доме и имел табун в триста кобыл, то отдал бы половину за твоего скакуна, Казбич!»
Казбич в ответ рассказывает прекрасную и героическую историю о том, как конь его спас. Удивительно: после неторопливой, простой, чисто русской речи Максима Максимыча рассказ Казбича, написанный Лермонтовым, конечно, по-русски, производит впечатление написанного на другом языке. Лермонтов не злоупотребляет «восточными» словами: «абреки», «гяуры», «аллах» — и один раз Казбич говорит: «Йок, не хочу...» — а больше и нет таких слов. Но строй фраз, стилистическая окраска речи Казбича таковы, что слышишь и его — страстного горца, говорящего на родном языке,— так же ясно, как Максима Максимыча.
«Прилег я на седло, ПОРУЧИЛ СЕБЯ АЛЛАХУ и в первый раз в жизни ОСКОРБИЛ КОНЯ ударом плети. КАК ПТИЦА НЫРНУЛ ОН между ветвями...» (выделено мною.— //. Д.). Лермонтов всего только переставляет привычный для нашего уха порядок слов в предложении (это называется инверсией): вместо «я прилег» — «прилег я», вместо «он нырнул как птица» — «как птица нырнул он...» И непривычные для русского слуха: «поручил себя аллаху», «оскорбил коня ударом плети»...