Инверсии были характерны для романтического стиля повествования. Но у писателей-романтиков они непременно сопровождались выспренными сравнениями, метафорами, эпитетами. Вот как разговаривают два горца у Марлинского:
«— Взойди-ка на кровлю, Каснм, посмотри, как падает за горы солнышко: не краснеет ли Запад, не собираются ли тучи на небе... не канет ли капель росы с молодого рога май-месяца, не прячется ли он в ночную радугу, как жемчужина в перламутровую раковину... не скачет ли белогривый прибой через камни?
— Нет, ами [дядя]! Запад голубее глаз моей сестрицы... В чистой синеве плывет месяц: не слезы, а стрелы сыплет он на море!.. Ни одна волна не рассыплется жемчугом на берег; ни малейший ветерок не завьет в кудри пыли по дороге...»
Здесь есть инверсии, но нх почти не замечаешь; они теряются в нагромождении «излишеств»: «жемчужины», «перламутровые раковины», «белогривый прибой», опять «жемчуг», «кудри пыли»...
Почти весь рассказ Казбнча состоит из самых обычных, ничем не украшенных русских фраз: «Вдруг передо мною РЫТВИНА ГЛУБОКАЯ; СКАКУН МОЙ призадумался - и прыгнул. ЗАДНИЕ ЕГО КОПЫТА оборвались... СЕРДЦЕ МОЕ облилось кровыо; ПОПОЛЗ Я по густой траве...» (выделено мною.— Н. Д.). Здесь впечатление нерусской речи создается только инверсиями — но создается очень убедительно.
Иначе построена речь Азамата: сначала мы слышим, что говорит мальчик, почти ребенок: он просит, «ласкаясь» к Казби- чу: «Ты добрый человек, ты храбрый джигит, а мой отен боится русских и не пускает меня в горы: отдай мне свою лошадь, и я сделаю все, что ты хочешь...»
Но дальше, видя, что упросить не удается, Азамат, после рассказа Казбича еще больше влюбленный в его коня, начинает говорить, как взрослый, как сам Казбич: «...на лучших скакунов моего отца СМОТРЕЛ Я с презрением, СТЫДНО БЫЛО МНЕ на них показаться, и тоска овладела мной; и, тоскуя, ПРОСИЖИВАЛ Я па утесе целые дни, и ежеминутно МЫСЛЯМ МОИМ являлся вороной СКАКУН ТВОЙ... Я умру, Казбич, если ты МНЕ НЕ ПРОДАШЬ ЕГО!» (Выделено мною.- II. Д.)
После страстной речи Азамата пас уже не удивляет сообщение Максима Максимыча о том, что Азамат говорил «дрожащим голосом» и даже, кажется, заплакал, хотя был «преупрямый мальчишка, и ничем, бывало, у него слез не выбьешь, даже когда он был и помоложе».
Но Сильный, гордый, свободолюбивый — и упрямый! — Казбич остается непреклонен в течение всего разговора — пожалуй, точнее будет сказать торга — с Азаматом.
«— Послушай! — сказал твердым голосом Азамат,—видишь, я на все решаюсь. Хочешь, я украду для тебя мою сестру?
Долго, долго молчал Казбич; наконец, вместо ответа он затянул старинную песню вполголоса...»
Старинная песня, переложенная Лермонтовым стихами, прекрасна; хотя смысл ее — мужественный и гордый — не очень понятен для нас сегодня:
Золото купит четыре жены, Копь же лихой не имеот цены...
Но достаточно вспомнить, что закон аллаха позволял горцу иметь несколько жен и что жену можно было просто украсть, чтобы попять мужскую правоту Казбича. Какими бы огненными глазами он пи смотрел на Бэлу,— не жена была ему другом, опорой, поддержкой в тех условиях и в то время, когда он жил,— другом был конь.
Конечно, категорический отказ Казбнча, да еще выраженный весьма резко: «Поди прочь, безумный мальчишка! Где тебе ездить на моем копе?» — отказ этот оскорбил Азамата, и ои сначала бросился па оскорбителя с оружием, а затем вбежал в саклю «в разорванном бешмете, говоря, что Казбич хотел его зарезать. Все выскочили, схватились за ружья — и пошла потеха!»
Длинный, хотя и страстный, но медленный разговор Казбича с Азаматом сменяется быстрой, краткой сценой: «Крик, шум, выстрелы; только Казбич уж был верхом п вертелся среди толпы по улице, как бес, отмахиваясь шашкой».
Мы еще раз убеждаемся в прожорливости Максима Максимыча: заметив, где поставили лошадей, он смог «поскорей убраться», когда «пошла резня». Печорин вовсе не так осторожен: он хотел бы узнать, «чем кончится», но смиряется перед доводами Максима Максимыча: «...уж, верно, кончится худо; у этих азиатов все так...».
Мы уже успели забыть об Авторе, и авторское «я» воспринимаем теперь как «я» Максима Максимыча. Но Автор здесь, он слушает вместе с нами, время от времени возникает и его «я».
«— А что Казбич? — спросил я нетерпеливо у штабс-капитана». Максим Максимыч отвечает в уже привычном для нас духе:
«— Да что этому народу делается!., ведь ускользнул... Жи- вущи, разбойники! Видал я-с иных в деле, например: ведь весь исколот, как решето, штыками, а все махает шашкой».
На этом история могла бы кончиться — если бы не Печорин. Максим Максимыч продолжает: «Никогда себе не прощу одного: черт меня дернул, приехав в крепость, пересказать Григорью Александровичу все, что я слышал, сидя за забором; он посмеялся,— такой хитрый! — а сам задумал кое-что».
Конечно, Максиму Максимычу с его бесхитростной душой и в голову не могло прийти, что задумал Печорин. Он «стал... замечать, что Азамат бледнеет и сохнет, как бывает от любви в рома- нах-с. Что за диво?..».