— И что немцы? — спросил Спешнев. — Оценили?
— Прогнали со службы. Дескать, какой-то русский будет их учить, таких умных и образованных.
— М-да… — сказал Спешнев. — Выпьем? Заодно этих ваших вредных крох убьем, — он хохотнул.
— Давайте! — согласился я.
Он разлил водку по чаркам, мы чокнулись и осушили емкости. Самогонка, но хороша! Мягкая, ароматная. Водку здесь делают методом дистилляции, до ректификационных колонн додумаются позже. Вот тогда и наступит погибель русскому мужику. Ректификат — это яд, бьющий по печени и другим органам. Дистиллят тоже не подарок, но действует мягче. На ректификаты Россия перешла вследствие дешевизны последнего — больше денег поступало в казну. А крепость водки в 40 градусов придумали акцизные чиновники, а не Менделеев, как утверждает легенда. Так акциз проще было считать — его размер привязали к крепости водки. Прежде она составляла 37–39 градусов. Ректификат российские власти всячески восхваляли: дескать, не несет вредных примесей. Ага. Чем чище яд, тем его действие сильнее…
Я взял тонкий ломтик хлеба — для господ нарезали, положил сверху ломтик ветчины, накрыл это дело располовиненным вдоль огурчиком, откусил. Вкусно! Хлеб свежайший и нисколько не похож на печиво из моего времени с их разрыхлителями и «улучшателями», ветчину коптили натуральным дымом, а огурчик только с грядки, да еще выращенный на не на гидропонике. Я эти пластмассовые овощи в своем мире никогда не покупал — ни вкуса, ни запаха, одна химия.
— Интересно вы едите, — сказал Спешнев, все это время не спускавший с меня глаз.
— За границей научился, — ответил я. — Попробуйте!
Он пожал плечами и соорудил себе такой же бутерброд.
— Неплохо, — сказал, прожевав. — Хотя порознь вкуснее.
Я только плечами пожал: на вкус и цвет товарища нет.
— Еще по чарке? — предложил Спешнев и, не дожидаясь согласия, наполнил емкости. — За что пьем, Платон Сергеевич?
— За успех нашего безнадежного дела! — предложил я.
— Как это? — удивился он, поставив чарку. — Почему безнадежного? Вы о чем?
— Многим сегодня положение России представляется безнадежным. На нас наступает лучшая армия мира во главе с лучшим полководцем. Французы движутся в глубь страны, они уже захватили бывшие польские земли, и скоро вступят в великорусские, если уже не вступили. Вся Европа ждет, когда мы потерпим поражение и подпишем унизительный мир. Только не будет его для Бонапарта. Его армию ждет конец, а самого — ссылка на отдаленный остров и бесславная смерть.
— Вы говорите это так, будто наперед знаете! — удивился Спешнев.
М-да, не стоило пить…
— Так и будет, Семен Павлович, вот увидите.
— Вы, что, провидец?
— Отчасти. Иногда находит.
— Чудной вы человек, Платон Сергеевич, — сказал он. — Будто не мира сего. Говорите не так, держитесь странно. Понятно, что за границей жили, но все равно словно не русский. Я это сразу приметил, да и позже наблюдал. Даже думал: не послал ли вас нечистый? Но потом понял, что ошибся. Слуга дьявола не будет умалять страдания человеков, а вы над ранеными, как курица над цыплятами. Подобного даже у русских лекарей не наблюдается. И для вас нет разницы: дворянин или простой солдат, ко всем отношение ровное.
— Ему, — я указал на потолок, — наплевать на сословия и чины. У него другие мерки.
— Согласен, — кивнул Спешнев. — Но мы-то живем здесь. Кстати, не замечал за вами особой ревности к молитве. Даже не видел, чтобы молились.
— Когда вы молитесь, то не будьте как лицемеры, которые любят молиться, стоя в синагогах и на углах улиц таким образом, чтобы все их видели. Говорю вам истину: они уже получили свою награду. Ты же, когда молишься, войди в комнату, закрой за собой дверь и помолись своему Небесному Отцу, Который невидимо находится с тобой, — процитировал я.
— Вы и Писание знаете? — изумился Спешев.
— Местами, — кивнул я. — Ну, что, выпьем?
— За успех нашего дела! — провозгласил Спешнев.
— И погибель супостата, — поддержал я.
— Хочу вас спросить, — начал Спешев после того, как мы закусили. — Что собираетесь делать дальше?
— А с чего интересуетесь? — ответил я по-еврейски.