Есть люди, которые сравнивают поединок рыцарей со схваткой на мечах, есть те, кто считают его танцем. И тех и тех Гримберт в глубине души считал идиотами, годными лишь чистить графские конюшни. Для него самого поединок был выверенной тактической схемой, прекрасной в своем несимметричном совершенстве. Три градуса левее. Набор скорости. Сдвоенный залп. Пригнуться.
«Полуночный Гром» отчаянно полосовал пространство вокруг себя автоматическими пушками, пытаясь нащупать «Тура» и даже в механическом лязге казёнников ощущалось отчаянье. Уже понял, с удовлетворением отметил Гримберт, разворачивая тяжелую послушную машину для нового захода. Уже осознал, с кем связался. Но сдаваться, конечно, не будет. И хорошо.
Схватка превратилась в избиение. Гримберту больше не требовались инфракрасные прожектора, чтобы видеть, как пошатывается «Полуночный Гром» — судя по всему, сотрясения от множественных попаданий было достаточно, чтоб забарахлили гироскопы. А может, стала сдавать и без того перенагруженная гидравлическая система. Гримберту не нужны были детали, ему нужна была победа. И он знал, что получит ее.
«Тур» по широкой спирали обходил вражеского рыцаря, обрушивая на него методичные залпы бортовых орудий. Гримберт сознательно не пускал в деломалый калибр и лайтинги, тем унизительнее будет проигрыш для противника. Унижая слугу, унижаешь и его хозяина. Вот почему отчаянный скрежет «Полуночного Грома», тщательно переданный по аудио-каналу «Туром», звучал для Гримберта изысканной музыкой.
На третьей минуте он решил закончить поединок. «Полуночный Гром» уже не выглядел грозным противником, он выглядел шатающимся манекеном, едва удерживающим исполинскую тяжесть на ногах. Шлем-армет и панцирь были покрыты грязной копотью, щегольский герб на грудине превратился в бесформенную металлическую кляксу, из затылка беспомощно торчали обрубки антенн. Гримберт ощутил брезгливость. Не противник. Пора заканчивать затянувшуюся комедию.
Он потребовал у «Тура» ручное управление и потратил две долгих секунды, чтобы тщательно прицелиться. Еще половина секунды потребовалось умному «Туру», чтобы, подчинившись мысленному приказу хозяина, сменить тип снаряда в казённике. Можно было поручить работу автомату, но Гримберт хотел выстрелить сам. Не из тщеславия. Когда разрабатываешь сложный план, очень важно, чтобы его ключевые детали были безупречны, а каждый фактор — кропотливо просчитан и учтен. В том плане, который он задумал, не должно быть неточностей. Слишком многое поставлено на карту. А все свои планы он воплощал в жизнь безошибочно — и только поэтому был еще жив.
«Тур» выстрелил.
Баллистическая траектория была рассчитана безукоризненно. Гримберт убедился в этом, когда пороховой дым рассеялся. «Полуночный Гром» судорожно вращал стволами своих орудий, пытаясь сохранить равновесие, но этот бой был им уже проигран — вместо его правой ноги пониже тассеты выпирал перекрученный обрубок. Скрежеща всеми своими сочленениями и орошая все вокруг потоками смазки, охлаждающей жидкости и гидравлического масла, рыцарь медленно завалился на бок, вскинув напоследок фонтан грязи. Грозная когда-то машина превратилась в мертвую, распростертую на земле, многотонную куклу.
Бой был закончен.
Гримберт удовлетворенно вздохнул и позволил себе обмякнуть на несколько секунд в пилотском кресле. Каждый бой высасывает силы, даже такой скоротечный и предсказуемый. Позже он с удовольствием будет вспоминать его детали, возможно, даже закажет немудренную песенку придворному поэту, пусть бездельник не зря получает золото из маркграфской казны. Но это все потом, потом, не сейчас. Сейчас он не может позволить себе расслабиться.
«Холостой режим, — мысленно приказал он терпеливо ждущему «Туру», — Реактор на нейтраль. Стоп ходовая».
Чтобы отсоединить от себя все концы амортизирующей паутины, пришлось как следует повозиться. Рассчитанная для того, чтоб поглощать огромную кинетическую энергию, она обладала хитроумными замками, которые поддавались непросто, но Гримберт все равно сделал это сам, не дожидаясь оруженосцев.
Обретя относительную свободу, пусть даже в тесном коконе бронекапсулы, он принялся вынимать нейро-штифты. Болезненная, тонкая процедура, которую он, однако, никому не доверял. Один в затылке — поле Бродмана — отвечает за зрение. Один, длинный и узкий, как шип, в виске — гипоталамус — отвечает за восприятие и ощущение. Три вспомогательные, толстые, точно плотницкие гвозди — затылок — отвечают за моторику и координацию движений.
Каждый щелчок был болезненным, Гримберт ощущал себя так, будто собственными пальцами рвал нервные волокна, расторгая свою связь с могучим и всесильным существом.
Нервная система, отключенная от радаров и визоров, от сверхмощных линз и объективов, баллистических анализаторов и вычислителей, съеживалась, как высыхающий труп. В его руках больше не было исполинской силы, его дыхание больше не испепеляло города. Гримберт поднял бледную руку с тонкими пальцами, с неудовольствием замечая, как они дрожат. Эта рука не переломила бы и стального прута. Плоть слаба, но плоть — именно та часть рыцаря, которая является его важнейшей частью, пусть и самой уязвимой.
Бронеколпак отъехал в сторону. Гримберт дождался, когда к кабине подведут лестницу и медленно выбрался наружу. Кто-то с похвальной почтительностью поднес ему кубок холодного вина, кто-то подставил плечо, кто-то набросил на мокрые плечи, обтянутые черным полимерным комбинезоном, белоснежное льняное покрывало. Несмотря на то, что Гримберт, оказавшись на твердой земле, почти сравнялся с ними в росте, эти люди все еще казались ему недомерками, непропорциональными и жалкими лилипутами — его сознание хоть и разорвало связь с доспехом, все еще воспринимало мир с высоты четырехметрового роста.
— Прекрасная победа, мессир.
Гунтерих склонил голову, словно и в самом деле чествовал своего хозяина с возвращением из битвы. Слишком подобострастная улыбка, отметил Гримберт, пока слуги разминали его одревеневшие от напряжения мышцы, это сразу выдает его. Слишком юн, чтобы хорошо лицемерить. Это и к лучшему. Ни к чему держать в своем окружении опытных лжецов.
— Это не победа, — отозвался он, борясь с легким головокружением, как всегда настигнувшим его после разъединения, — Жалкий спектакль. Но, кажется, мне удалось щелкнуть его по носу.
— Без сомнения, мессир. Он шлепнулся в грязь, как мешок с картошкой. Ваш последний выстрел был просто великолепен.
Восторг в голосе Гунтериха был искренним, но Гримберт поморщился, как от приторного вина. Слишком наивен и простодушен, но кто в шестнадцать не был таким? Впрочем, из таких вырастают надежные и преданные вассалы. Через год или два Гунтерих сам обретет право именоваться мессиром и войдет в дружину маркграфа — уже как полноправный рыцарь, а не главный оруженосец. Господину маркграфу понадобятся такие, как он, особенно когда его величество соблаговолит одарить его своей милостью. А в том, что у его величества возникнет в самом скором времени такое желание, он не сомневался.
К поверженному «Полуночному Грому» стягивались баронские слуги. Электроприводы спрятанной под шлемом кабины, должно быть, окончательно вышли из строя, поэтому они вгрызались вибро-пилами в бронеколпак, пытаясь проделать в нем брешь и вызволить своего хозяина. Остатки дыма из дымовых шашек вяло колыхались у самой земли, не в силах скрыть этого позорного зрелища от зрителей.
А зрителей оказалось в избытке. Вокруг отгороженной турнирной площадки собралась добрая половина лагеря — пять тысяч душ, не меньше. В этой человеческой мешанине, пестрой от разноцветных ливрей и гербов, звенящей сталью и ругающейся на дюжинах невообразимых диалектов, Гримберт с удовлетворением разглядел по меньшей мере несколько десятков рыцарских вымпелов, среди которых особенно выделялся один — золотой лев на багровом поле. Это означало, что господин королевский сенешаль тоже был среди зрителей. Гримберт надеялся, что у него было лучшее место.
Несмотря на то, что бой кончился несколько минут назад, а победитель и побежденный замерли в неподвижности, над лагерем все еще плыл злой птичий клёкот возбужденной толпы, все еще распаленной поединком. Гримберт знал, что люди еще не скоро успокоятся. Как охотничьи псы накануне травли они чувствовали кровь, которая еще не успела пролиться, и потому были возбуждены сверх обычного.
Сейчас этот грязный сброд ругается, отсчитывая друг другу проигранные в споре монеты, богохульствует, пьет и распевает похабные песни, не подозревая, что уже завтра кого-то из них насадят на лангобардские копья, кому-то проломят голову шестопером, а кого-то бросят подыхать на поле боя с распоротым животом, и если вчерашние дружки еще вспомнят про него, то только для того, чтоб стянуть с него, еще хрипящего, сапоги.
Но это будет завтра, а пока они горланят и ругаются, деля еще не завоеванную добычу и рыча друг на друга. Злобная и заряженная колючей энергией биологическая масса, слишком примитивная, чтоб быть разумной, слишком агрессивная, чтобы эволюционировать.
Гримберт не ощущал к ней ничего кроме брезгливости и лишь вкус недавней победы приглушал это ощущение. Победа была заслуженной и честной, все остальное сейчас не имело значения. А главное — она была только началом.
***
— Превосходный бой, господин маркграф.
Гримберту не требовались чуткие уши «Тура», чтоб разобрать в этом голосе явственный сарказм. Благо говоривший не прикладывал значительных усилий для того, чтоб его скрыть.