— Мы взяли с собой, правда охотничий, но нам не на войну.
— О! Мне и такой сгодится.
Полночи сидели и беседовали о том и сем. Вьюн просветил Оглоблю насчет предстоящего дела, чего они хотят добиться, что надо сделать, а чего не стоит ни в коем случае. Кем-кем, а Оглобля дураком не был и быстро уяснил, что от него требуется.
По меркам Ольта было часа три-четыре ночи, предрассветное время, когда даже самые стойкие часовые клюют носом. Четыре темные тени выскользнули из хижины сапожника и бесшумно заскользили в сторону бывшей городской крепости. Улочки городка были тихи, спокойны и пусты, и даже дома, еле угадывающиеся в ночном сумраке темными громадами, казалось спали, освещаемые только неверным лунным светом. Зашли с тыла крепости и без особого труда перебрались через разрушенный частокол. Здесь на минуту приостановились, нацепили на лица заранее приготовленные платки и распределили роли.
Вокруг царило обманчиво сонное безмолвие. Природа отдыхала в преддверии очередного трудового дня, только ночные обитатели продолжали шуршать, попискивать и иногда глухо ворчать, доделывая какие-то свои ночные делишки. Двое часовых у дверей дома управляющего, сидя на крыльце, дремали, изредка поднимая головы и оглядывая окрестности заторможенными взглядами. Горе-стражники откровенно отбывали службу и Ольт подозревал, что на этот пост назначали залетчиков, уж очень открыто они плевали на службу. Да собственно, чего им бояться в этом захолустье, где они являются главной военной силой и самым громким событием было ограбление курятника? Расслабились вояки. Подкрасться к ним, двигаясь вдоль стенки и главное — не издавая звуков, для лесовиков не составило труда. Карно и Оглобля одновременно бросились на стражников, которые не то, что хоть как-то среагировать, даже пикнуть не успели, и приставили к горлу ножи. Затем, не давая им опомниться, быстро связали и запихали во рты подготовленные кляпы.
Решили в этот раз обойтись без смертоубийств, все-таки это были не баронские дружинники, а городская стража, которая в основном состояла из вышедших в тираж ветеранов или совсем юнцов из их детей и многие из них тут осели, найдя в этих бескрайних лесах свое семейное счастье. Конечно и среди них встречались разные люди, типа недоброй памяти десятника Труерда, но в основном это были уставшие от войны и всеобщей ненависти обыкновенные мужики, переженившиеся на местных женщинах, которых сами же и сделали вдовами и, как будто оправдываясь, наштамповали совместных детишек и уже не делали разницы между северянами и исконными эданцами. Единственной их заботой было прокормить семьи, воспитать детей… Короче — жизнь и обязанности простого обывателя. Проще говоря — расслабились мужики, за что сейчас и поплатились.
Снятие часовых прошло быстро и бесшумно. Оставив их в виде плотно упакованных тюков и приставив к ним на всякий случай Вьюна для охраны, остальные трое налетчиков осторожно вошли в дом. Расположение комнат было стандартным. Обычно такие дома для небогатой знати делились стеной на две половины. Одна служила залом для приема гостей, а другая делилась на несколько комнат, в зависимости от желания хозяев. В данном случае из гостиной вели три двери. Кто в какой комнате жил было неважно, все равно вязать придется всю семейку. Начали с крайней слева. Тихонько приоткрыли дверь и проникли внутрь. В лунном свете, проникающем в небольшое оконце, среди немногой мебели вырисовывались две кровати со спящими людьми. Судя по размерам силуэтов — это были сыновья управляющего. Один видно что-то почуял, так как приподнялся, вглядываясь спросонок в невнятные силуэты, но тут тренькнула тетива и стрела с тупым дубовым наконечником стукнула не во время проснувшегося старшего сына в лоб. Тот безмолвно повалился обратно в постель. На него сразу же навалился Карно, а на младшего Оглобля. Сыновей спеленали их же одеялами и заткнули рты кляпами. Осторожно заглянули в следующую дверь. В этой комнате спали сами хозяева. Видно третья комната служила спальней для дочки. Ее и оприходовали следующей. Дочку, а не спальню, она даже и не проснулась толком, как оказалась завернута в собственное одеяло, перевязана веревками и во рту торчал кусок деревяшки. Хоть и девчонка, а все-таки десять лет есть десять лет. Почти взрослая, может так завизжать, что мало никому не покажется.
Наконец зашли в комнату хозяев. Карно остался у двери, Ольт прошел к единственному окну, не потому что боялся побега, а просто стоя спиной к свету было удобно наблюдать за происходящим в комнате, самому оставаясь только неясным силуэтом. Оглобля подошел к семейной кровати и всмотрелся в спящих. Если бы управляющий и его жена проснулись в этот момент, то несомненно испугались бы той хищного взгляда, который сверкал над черным платком. Слишком явно в нем читалась свирепость и безжалостность. Вот не любил он северян, поголовно. И наверно было за что. Жену он ловко тюкнул в затылок, благо она спала на боку, повернувшись к нему спиной. Та тут же, не приходя в сознание отключилась. Наконец дошла очередь и до хозяина дома. Его вежливо постучали по плечу. И не дав еще сонным глазам принять осмысленное выражение тут же закупорили рот широкой мужицкой ладонью.
— Молчи, сука. А то быстро к Единому отправлю. — перед глазами, в которых медленно проступал ужас, мелькнуло широкое острое лезвие ножа. — Где монетки прячешь? Ну, говори. И не ори, а говори тихо и спокойно. Если крикнешь — умрешь, но в начале умрут и жена твоя, и дети.
Ладонь, каждую мозоль которой управляющий ощущал своими губами, медленно убралась в сторону. А нож наоборот приблизился к кадыку на горле и слегка надрезал кожу. Выступила капля крови. Управляющий даже не пикнул, завороженно следя за лезвием. Наверно впал в ступор и это не понравилось Карно. Надо было скорее приводить пленного в чувство. Но в начале пришлось связать пленнику руки и ноги, может управляющий и опешил, но уж слишком не понравился атаману мимолетный взгляд, брошенный на дверь.
— Если скажешь, где казну хранишь, то так и быть, оставлю детишек в живых.
— Я скажу, скажу, только детей не убивайте, — наконец пришел в себя управляющий. Его маленькие глаза забегали по лицам налетчиков. Обычно хитрая физиономия сейчас выражала страх и ужас от происходящего. Но Ольту не нужно было, чтобы он потерял голову, ему надо было, чтобы управляющий мог думать, и думать о том, как выкрутиться из, казалось бы, безвыходного положения. Ольту был знаком такой тип людей. Трусливые в прямом столкновении, но желание выжить любой ценой заменяла им храбрость, а хитрость, заменявшая им мозги, помогала выпутаться из любой сложной ситуации. Такие люди были очень опасны именно своей трусостью, потому что всегда старались бить исподтишка и в спину, при возможности подставляя вместо себя другого и если это было возможно, то и чужими руками. Надежнее всего было бы от него избавиться, причем самым кардинальным способом, но он был пока нужен. Но после того как в нем отпадет надобность, Ольт дал себе слово тут же его убрать. Такие люди злопамятны и даже во вред себе, но найдут способ отомстить. А пока пусть выкручивается, пусть вымаливает себе жизнь и управляющий не обманул ожиданий налетчиков.
— Все скажу, все покажу, но не убивайте. — на лице был написан страх, но глаза уже смотрели цепко и изучающе.
— Конечно скажешь, — оскалился Оглобля, — а зачем тебе жизнь. Радуйся, что дети живы останутся.
— О, господа, видит Единый я очень благодарен за детей. Но может вы и мне оставите жизнь, я ведь могу быть полезным. — его глаза бегали и Ольт чуть ли не наяву видел, как длинными тонкими червячками извиваются мысли в голове у этого прохвоста. Что-то слишком быстро он оклемался. Это про таких как он сказано: «Рожденный ползать летать не может, но зато как они ползают!» И если дать ему время, то обязательно придумает какую-нибудь пакость. Ольт подмигнул Оглобле.
— Э, да что с ним долго разговаривать? Будет полезным, не будет, только базарит попусту. Сами захоронку сыщем, а этого прирежем.
Оглобля зажал управляющему рот и приложив, чтобы тот не увидел, нож обухом к шее, резанул. Зверски прищурившиеся глаза налетчика со свирепостью глядящие из-под платка, ощущение холодного металла на коже и режущее движение руки оказали немного неожиданный эффект. Управляющий дернулся в бессильной попытке вырваться, задушено вскрикнул, но затем глаза его закатились, а в комнате распространился вонь от дерьма. А у кого выдержат нервы, когда вдруг твой мирный и спокойный сон прерывается таким грубым и страшным пробуждением? Героем управляющий не был и когда понял, что тут бессильна вся его изворотливость, то поплыл основательно. Ольт поморщился от всепроникающей вони и кивнул Карно, пора и ему вступать в дело. Тот навис над кроватью
— Подожди, не добивай. Еще раз спрошу и, если и после этого будет не по делу говорить, тогда он твой. — а затем обратился к безвольно поникшей тушке, — эй, убогий. Ты меня слышишь?
Управляющий лежал сломанной куклой и не на что не реагировал. Карно ухватил в горсть материю у горла ночной рубашки, в которой тот спал, приподнял послушное тело и легонько хлестанул его по щекам.
— Эй, я тебя спрашиваю. Слышишь меня?
Видно что-то сквозь шок от несостоявшейся смерти дошло до управляющего, и он утвердительно неистово закивал головой.
— Ну вот и хорошо. А расскажи-ка нам об твоих отношениях с графом Стеодром. Как ты его обманываешь, сколько с этого имеешь, и кто еще в этом занят. Ну!
Сейчас на лице управляющего даже самый придирчивый взгляд не заметил бы даже капельки хитрости. Один только непомерный страх и желание скорее высказаться, что бы наконец кончились эти мучения. А говорить ему было о чем. Как на исповеди, то ли окончательно сломавшись, то ли, что бы протянуть время он рассказывал обо всем подряд, нагромождая самые различные сведения одно на другое, путаясь в словах и захлебываясь от собственной скороговорки, вылетающей из слюнявого рта, вереницы слов. Что-то про придворную жизнь у наместника провинции, про то как граф Стеодр прижал все графство, требуя денег, какие лентяи собственные дружинники, которые только и умеют просить деньги за службу… Хотя управляющий и был до смерти напуган, но привычка изворачиваться до последнего видно въелась уже в кровь, и он продолжал обвинять всех и вся, выгораживая себя любимого. В другое время Ольт может быть ради интереса и послушал бы, но не сейчас. Ольт вздохнул, горбатого могила исправит, и подал знак Карно. У них уже было обговорено, что и как делать в случае несговорчивости управляющего. Карно вышел и за шкирку втащил в спальню старшего сына и приставил тому к шее нож. Тот мычал сквозь кляп и выпученными глазами с ужасом смотрел на своего отца. Намек был яснее ясного. Вот тогда язык у управляющего и развязался по-настоящему.
Он рассказывал о своих делишках и если бы Ольт не прошел хорошую школу в прежнем мире, то наверно негодовал и удивлялся бы тому, сколько подлости может таиться во внешне благообразном человеке, как негодовали и удивлялись сейчас его товарищи. Уставившись в одну точку управляющий тусклым невыразительным голосом рассказывал, как он подвязал к себе окрестных баронов, заставив их предать своего господина, как искажал и сам сочинял приказы графа, как подминал под себя всю и так чахлую экономику графства. Не то, чтобы облик графа оказался так уж чист и безоблачен, но как оказалось о многих делишках, которые ему приписывались, он был ни сном, ни духом.
Карно с Оглоблей только скрипели зубами, когда выслушивали, как баронские дружины под корень разоряли деревеньки, продавая в рабы крестьян. Конечно официально рабства, как такового, в королевстве не было, но кто мешал опутать крестьянина долгами и закабалить его до самой смерти и повесить долг еще и на детей? Те же яйца, только в профиль. Это было даже хуже Империи Венту. Те хоть открыто признавали рабство и не лицемерили, называя фактических рабов должниками и мятежниками. Ольта же удивляло, что в таком дремучем средневековье смог появиться такой изощренно коварный ум, место которому было в эпоху развитого капитализма. Конечно управляющему было далеко до акул бизнеса, которых знавал Ольт в бытность его Витольдом Андреевичем, да и схемы обогащения его были простоватыми и примитивными, но сам факт настораживал. Впрочем, Ольта это не пугало, местным, несмотря даже на появление таких уникумов, было еще далеко до знаний, как облапошить народ или убрать конкурентов, которыми владел он. Кстати и операцию по устранению Арнольта, отца Ольта, придумал и разработал управляющий, а привел в исполнение незабвенный барон Кведр, поведав всему миру, что это приказ графа. Стеодр оказался не при чем, что, впрочем, не делало его мягким и пушистым. Тоже то еще дерьмецо, но его вины в смерти Арнольта не было, разве что косвенно.
Местные бароны тоже оказались обмануты, хотя и не подозревали еще об этом. Нет, в начале управляющий честно старался навести с ними мосты, чтобы захватить власть в графстве, но когда в баронстве Бродра нашлось месторождение железа, то обоюдная жадность застила мозги вчерашним сообщникам. Ведь это деньги, большие деньги, и никому из них не хотелось делиться даже еще толком не разведанными залежами и будущими барышами. И Бродр и управляющий решили, что совладельцы им не нужны, как не нужны и свидетели в лице других баронов. Получилось так, что пока они примеривались к горлу друг друга, лесовики невольно начали решать эту проблему, резко сократив поголовье баронов в отдельно взятом графстве. Хорошо еще, что управляющий, соблюдая свои интересы, не сообщил об этом графу.
Рассказал управляющий и о своих захоронках, одна из которых находилась в доме, где хранились деньги на текущие расходы, а одна оказалась в лесу, основная, где он держал все свои накопления. Наконец, после непрерывного почти часового монолога он замолчал. К окончанию своего повествования к нему в какой-то мере вернулись самообладание и по ожившему взгляду можно было понять, что к нему вернулась надежда выжить любой ценой, и его цепкие глазки ищуще бегали то по налетчикам, то по входной двери, а кулаки непроизвольно сжимались, будто в них попало оружие. И это неистовое желание вывернуться из безвыходного положения сквозило у него из прищуренных век так откровенно, что несмотря на всю свою хитрость, он просто не мог его утаить от суровых лесовиков. Так наверно ведет себя лисица, попавшая в западню. У налетчиков так и чесались руки свернуть поганую головенку, но они помнили инструктаж, проведенный им Ольтом, на котором он четко и ясно объяснил им, почему надо оставить управляющего живым. Пока живым. Была у него мысль сделать в будущем управляющего своим агентом. Уж больно у него должность была хорошая и многие вопросы можно было решить, не прибегая к крайним мерам.
— Ну что, добьем? — Оглобля опять приставил нож к многострадальному горлу управляющего. Тот замер, с мольбой глядя на Карно, в котором признал главаря.
— Подожди. Я вот думаю, что он нам еще пригодится. Эта курочка нам еще снесет пару золотых яичек. Эй, ты, убогий, ты ведь не против на нас поработать? — Карно обратился к пленнику. Тот исступленно закивал головой. Да он бы сейчас согласился на любые условия, лишь бы вывернуться, лишь бы вот сейчас выжить, а потом… Потом уже он посмотрит, кто кого будет умолять даже не о жизни, а о том, чтобы скорее умереть. Сквозь слезы в его глазах, в глубине их сквозила такая злоба, что будь лесовики чуть впечатлительнее, могли бы и не утерпеть, и снести эту змеиную головушку. Но мужики и сами насмотрелись в свой жизни всякого и смутить их, это надо было постараться. Поэтому они невозмутимо сделали вид, что не поняли красноречивых взглядов управляющего. Ну, а что взять с простых лесовиков, которые верят простым словам?
— Ну вот и хорошо. Живи, как и жил, только прежде, чем сделать шаг, предупреди нас, а уж мы решим, стоит ли. И вообще предупреждай обо всем, о приказах графа, о гостях… Ну ты понял. Деньги в доме, ладно, так и быть, трогать не будем, чтобы дела твои шли, как и прежде, но захоронку в лесу мы заберем. Незачем она тебе, а нам пригодится. А то нас общество не поймет. Ты говорил, старшой сынок твой в курсе, где ухоронка твоя? Вот он нам и покажет. Если что не так, то там и останется. И запомни: попытаешься нас обмануть — мы тебя и семейку твою из-под земли достанем и тогда с живых сдерем кожу и пустим погулять. В городе у нас тоже есть люди, есть кому за тобой присмотреть. Все понял?