Он пожал костлявыми плечами:
— Не знаю, Кориба. Наверное, потому что они сумасшедшие.
— Ты действительно так считаешь?
Он снова пожал плечами:
— Нет, на самом-то деле нет. Наверное, какой-то враг наложил на них заклятие.
— Не иначе.
— Да, точно, — твердо закрепил он. — Разве Кириньяга не утопия? Кто ж откажется здесь жить?
— Я хочу, Ндеми, чтобы ты напрягся и вспомнил то время, когда ты начал приходить ко мне каждый день.
— Да я и так все помню, — удивился он моей просьбе. — Не так давно это было.
— Отлично, — ответил я. — А помнишь ли ты, чего тебе больше всего хотелось?
— Играть, — улыбнулся он. — И охотиться.
— Нет, нет, — я покачал головой. — Я не то имею в виду. Ты помнишь, чем ты хотел заниматься, когда станешь мужчиной?
Он нахмурился:
— Ну, хотел жену взять, шамбу начать.
— Почему ты нахмурился, Ндеми? — поинтересовался я.
— Потому что не хотел я этого, если честно, — ответил он. — Но ничего другого придумать не могу.
— Напрягись, подумай хорошенько, — посоветовал я. — Думай, сколько хочешь, потому что это очень важно, а я подожду.
Потянулись долгие минуты молчаливого ожидания, и наконец он повернулся ко мне:
— Я не знаю. Но мне бы не хотелось вести такую жизнь, какую ведут мой отец и братья.
— Так чего бы ты хотел?
Он беспомощно нахмурил лоб:
— Ну, другого чего-нибудь.
— Чего именно?
— Не знаю, — повторил он. — Чего-нибудь… — он поискал слово —…чего-нибудь более волнующего. — Он покатал на языке подысканное определение и удовлетворенно кивнул. — Даже импала, пасущаяся в полях, проживает более волнующую жизнь, потому что ей все время приходиться стеречься гиен.
— Но разве импала не предпочла бы, чтоб гиен вообще не было, — коварно ввернул я.
— Конечно, предпочла б, — кивнул Ндеми. — Потому что так бы ее никто не убил и не съел. — И тут же задумался. — Но ведь если б не было гиен, ей бы не пришлось быстро бегать, а если б она разучилась быстро бегать, она бы перестала быть импалой.
И вот тут-то передо мной и забрезжило решение.
— Значит, гиена делает импалу такой, какая она есть, — подвел итог я. — А следовательно, импале так или иначе необходимо какое-то животное, которого она будет бояться.
— Я не понимаю, Кориба, — удивленно воззрился на меня он.
— Думаю, пришла пора мне стать гиеной, — задумчиво провозгласил я.
— Что, прямо сейчас? — взвился Ндеми. — А можно я посмотрю?
— Нет, не сейчас, — покачал головой я. — Но скоро, очень скоро. Ибо если жизнь импалы определяет угроза, исходящая от гиены, я должен найти похожий способ определить судьбу тех юношей, которые отступились от истинного пути кикую, но не могли покинуть Кириньягу.
— А у тебя будут пятна, лапы, хвост? — надоедал вопросами Ндеми.
— Нет, — ответил я. — Но тем не менее я все равно превращусь в гиену.
— Не понимаю, — сказал Ндеми.
— И не нужно, — промолвил я. — Зато Мурумби поймет.
Ибо я осознаю, что тот вызов, в котором он так нуждается, может бросить лишь один человек на всей Кириньяге. И этим человеком был я.
Я послал Ндеми в деревню сказать Коиннаге, что хочу обратиться к Совету Старейшин. Тем же днем, только чуть позже, я нацепил церемониальный головной убор, раскрасил лицо, чтобы сделать его устрашающим и, наполнив кошель различными амулетами, потащился в деревню, где на боме Коиннаге собрались все старейшины. Я терпеливо ждал, пока он объявит о моем намерении обсудить с ними серьезнейший вопрос — ибо даже мундумугу не разрешается выступать прежде верховного вождя горы, — а затем встал и обратился к собранию лицом.
— Я кинул кости, — молвил я. — Я прочел рисунок внутренностей козла, изучил рисунок мух на недавно умершей мыши. И теперь знаю, почему Нгала с голыми руками вышел к стае гиен и почему умерли Рейно и Ньюпо.
Я немножко помедлил для создания пущего драматического эффекта, а сам тем временем удостоверился, что все внимательно слушают.
— Так скажи нам, кто наслал таху, — взмолился Коиннаге, — чтоб мы расправились с ним.
— Все не так просто, — ответил я. — Прежде выслушайте меня. Носитель таху — Мурумби.
— Да я убью его! — не сдержался Кибанья. — Он повинен в смерти моего Нгале!
— Нет, — возразил я. — Вы не должны убивать его, ибо не он источник таху. Он просто носитель.
— Корова, напившаяся отравленной воды, не есть источник плохого молока, но мы все же убиваем ее, — настаивал Кибанья.
— Мурумби не виноват, — твердо заявил я. — Он невинен, как и твой сын, и нельзя убивать его.
— Но кто ж тогда наслал таху? — продолжал стоять на своем Кибанья. — Только кровь может смыть кровь моего сына!
— Это очень древний таху, насланный на нас масаями, когда мы еще жили в Кении, — сказал я. — Тот человек уже мертв, но он был очень мудрым мундумугу, ибо таху пережил его. — Я вновь замолк на несколько секунд. — Я сражался с ним в мире духов, и не раз. Часто я побеждал, но иногда моя магия оказывалась бессильна, тогда-то и погибал один из наших юношей.
— Но как нам узнать, который из юношей носит в себе таху? — спросил Коиннаге. — Или каждый раз придется ждать, пока кто-то умрет, чтобы убедиться, что на нем-то и лежало проклятие?
— Есть определенные способы, — ответил я. — Но известны они только мне. Когда я расскажу вам, что вы должны делать, я пойду по остальным деревням и навещу каждое поселение юношей, чтобы проверить, не сидит ли в ком-либо из них таху.
— Так скажи нам, что делать, — провозгласил старый Сибоки, тоже пришедший послушать меня, несмотря на боль в суставах.
— Вы не будете убивать Мурумби, — повторил я, — ибо он не виноват, что носит в себе таху. Но нельзя допустить, чтобы проклятье передалось остальным, поэтому я объявляю его изгнанником. Вы должны изгнать его из дома и ни в коем случае не принимать назад. Тот, кто поделиться с ним кровом или пищей, навлечет на себя и свою семью то же проклятье. Я разошлю гонцов по всем близлежащим деревням, чтобы к завтрашнему утру все знали, что он изгнанник, и прикажу, чтобы они в свою очередь также разослали во все стороны гонцов, чтобы через три дня на Кириньяге не осталось ни одной деревни, не проведавшей о его болезни.
— Ужасное наказание, — прошептал Коиннаге, ибо кикую очень сострадательный народ. — Раз таху — не его вина, почему нам нельзя хотя бы оставлять Мурумби еду на окраине деревни? Может, если он придет ночью, не увидит никого, не поговорит ни с кем, таху и останется в нем.
Я покачал головой.
— Все должно быть, как я сказал, иначе не обещаю, что этот таху не распространится на вас всех.
— И что, увидев его в полях, мы должны не подавать виду, что узнали его? — удивился Коиннаге.
— Увидев его, вы должны пригрозить ему копьями и прогнать прочь, — ответил я.
Коиннаге глубоко вздохнул:
— Пусть будет, как ты сказал. Сегодня же мы изгоним его и никогда назад не примем.
— Да будет так, — провозгласил я и покинул бому, направившись обратно на холм.
«Вот так, Мурумби, — подумал я. — Ты получил столь желанный вызов. За всю свою жизнь ты ни разу не поднял копья; теперь же тебе придется есть только то, что добудет твое копье. Тебя воспитали в знании, что женщина должна строить хижину, но теперь от непогоды тебя спасет только та крыша, которую ты сам настелишь. Ты был приучен к легкой жизни, а теперь ты должен будешь надеяться только на свой ум и силу. Никто тебе не поможет, никто не предоставит ни еды, ни крова, а я не отменю данного повеления. Это не идеальное решение, но лучшее, которое я мог найти в данных обстоятельствах. Тебе нужен был вызов, нужен был враг — вот тебе и то и другое».
За следующий месяц я обошел все деревушки Кириньяги и большую часть времени провел в разговорах с юношами. Я нашел еще двоих, которых пришлось изгнать. Вскоре в список моих обязанностей прочно вошли подобные походы и разговоры.