— Бобро пожаловать в Поннивилль! — розовая пони оглушительно свистнула в мгновенно появившуюся в ее лапе — ноге? руке? — свистульку и осыпала его конфетти. От нее пахло патокой, клубничным джемом, миндальным шоколадом и чем-то еще, кажется, лакрицей. Наверно, некоторые покупают туалетную воду на кондитерской фабрике…
— Спасибо, — сдержанно сказал Сталин, — мне будет приятно его посетить. Особенно после… такой торжественной встречи.
Глаза. Уши. В данный момент его глаза и уши оказались засыпаны разноцветным конфетти, но это не мешало ему помнить о главной задаче.
Помни, Коба, теперь ты — рация в режиме радио-молчания. У тебя нет кодов, нет выделенных частот, нет операторов. Ты работаешь в пустоту. Сам не зная, для кого. Поэтому будь терпеливым, будь осторожным, будь рассудительным. Делай свою работу.
— Пошли! — подскочила от нетерпения Пинки Пай, — Пошлипошлипошли! Я проведу тебя в Поннивилль и все покажу!
— Удобно ли? — осторожно спросил Сталин, привыкший с подозрением воспринимать всякую бескорыстную помощь.
— Конечно, удобно! Ты же мой друг! Старо-новый друг! Все пони — друзья Пинки! А помочь другу — это же замечательно!
— Все пони? — усомнился Сталин, — Даже незнакомые?
— Все-все-все! Это же дружба! Ты уже мой друг! А я — твой! Замечательно, правда?
«В ней что-то есть от наших доморощенных либералов-народников, — подумал Сталин, прикрыв глаза, утомленные вездесущим розовым цветом, — Такое же восторженное слюнтяйство на грани идиотии. Абсолютно нежизнеспособный класс. Идеализм толкает их в объятья каждого встречного, и ничем хорошим это обыкновенно не кончается».
— Замечательно, — подтвердил он вслух, — Буду рад, если ты покажешь мне Поннивилль.
— Тогда пошли, Сталион, чего стоишь? — Пинки Пай оттолкнулась от земли и взмыла вверх, как сошедшая со стартовой площадки «Фау-2», — Это далеко! И у тебя будет время послушать про наш Поннивилль! И про моих друзей!
И они двинулись в путь. Это было весьма странное путешествие.
Сталин не сразу свыкся со своим новым телом. Поначалу ему казалось, что освоиться с четырьмя ногами будет весьма сложно. Он, привыкший ходить на двух, поначалу путался, стоило лишь опустить взгляд вниз и увидеть разом все конечности. Ноги тут же начинали путаться, он сбивался на иноходь и пару раз, под пронзительный смех своей спутницы, неприятно утыкался носом в землю. Потом он понял, что в этом деле главное — дать волю телу и выкинуть из головы попытки его контролировать. Его новому телу серого жеребца можно было доверять, и оно быстро это продемонстрировало. Заключенные в нем рефлексы позволили Сталину двигаться быстрым шагом, иногда даже переходя на рысь — достаточно было не глядеть себе под ноги, чтоб не запутаться. Оказалось достаточно просто.
«Увидел бы меня сейчас товарищ Буденный, от смеха лопнул бы, — подумал Сталин, не без удовольствия ощущая, как его сноровистое и послушное тело легко преодолевает расстояние под дробный перестук копыт, — У старика всегда было странное чувство юмора, что до лошадей. „Смотрите, — закричал бы на все Политбюро, — товарищ генералиссимус галопирует ну прям как моя кляча Нюська!..“»
Пинки Пай многократно опережала его и в горизонтальной и в вертикальной скорости. Но отрыв не увеличивался — она вилась вокруг него, оказываясь со всех сторон сразу, и ни на мгновение не закрывала рта. Удачнейшая находка для разведчика, но сомнительное достоинство для сбитого с толку старика, который вдруг оказался лошадью и, хоть убей, не понимает, что делать дальше. Поэтому Сталин делал то, что привык и что умел делать — внимательно слушал, машинально вычленяя из хаотичной путаницы слов полезные звенья.
Вскоре он уже знал, что место, поразившее его невозможно-чистым небом и зеленой травой, зовется Эквестрией. Слово показалось ему знакомым, но смутно. Кажется, что-то румынское… Или у румын — Транснистрия?… В любом случае, Пинки Пай была столь же похожа на тайного агента Сигуранцы, как сам Сталин — на призового орловского рысака. Эквестрия — так Эквестрия. Живут здесь пони, а также пегасы и единороги. К собственному удивлению, пегасов и единорогов Сталин воспринял вполне спокойно. Как драконов, алмазных псов, говорящих зебр и прочих обитателей этого безумного мира. Не удивляются же буйнопомешанные новым формам галлюцинаций?…
Проблема была в том, что галлюцинацией это не было. Сталин ощущал упругость травы под ногами, дуновение теплого и пьянящего ветерка, теплое прикосновение материнской солнечной руки к собственной спине. Они с Пинки Пай преодолели небольшой луг, миновали лесную опушку и выбрались на утоптанную тропу. Все здесь было реально. Все имело форму, вес, цвет и вкус. В последнем Сталин убедился самолично, слизнув на ходу несколько сочных ягод, похожих на голубику.
Но он старался не отвлекаться, черпая все новые и новые сведения о мире в этом бездонном источнике. Пони, такие, как он сам и Пинки Пай, жили на земле, занимались преимущественно простым трудом и хозяйством — выращивали урожай, чинили, добывали полезные ископаемые, работали на нехитрых фабриках, где производством можно было управлять при помощи грубых копыт.
Пегасы, наделенные парой сильных крыльев, умели летать, оттого обычно чурались «земляного» труда. Они заведовали погодой, разгоняли облака, устраивая в нужных местах дожди, и обеспечивали комфортный, на грани тепличного, климат. В противовес земным пони, обыкновенно трудолюбивым и работящим, пегасы часто отличались легкомысленностью, проистекающей от их образа жизни.
Еще были единороги, сразу показавшиеся Сталину существами потенциально опасными и наиболее загадочными. Обладающие от рождения магическим рогом, они властвовали над материей, силой магии совершая самые удивительные вещи. Появление предметов из воздуха, левитация, телепортация, управление временем, сжатие пространства — это все было детскими фокусами для опытного единорога. Уж эти, конечно, не станут копаться на грядках, подумалось Сталину. Он оказался прав, единороги обычно посвящали себя интеллектуальному труду, работая в библиотеках и магических лавках.
Если верить Пинки Пай, все три разновидности здешних жителей, пони, пегасы и единороги, были единым народом без привилегированных сословий, и считали себя единым целым. Однако же, как подметил Сталин, равенство это было иллюзорным и реальным ровно настолько, чтоб образовывать стройную теоретическую концепцию, удовлетворяющую народным массам.
Классы. Конечно. Что там говорил Владимир Ильич на этот счет?…
«Классами называются большие группы людей, различающиеся по их месту в исторически определенной системе общественного производства, по их отношению (большей частью закрепленному и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а, следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают. Классы, это такие группы людей, из которых одна может себе присваивать труд другой, благодаря различию их места в определенном укладе общественного хозяйства».
Изучению марксизма-ленинизма Сталин посвятил всю свою жизнь и многие цитаты свободно знал на память. Громоздкие, иногда кажущиеся неуклюжими, они, в то же время, настолько точно отражали суть реального мира, что Сталин всякий раз поражался, с какой легкостью жонглирует ими его учитель.
Впрочем, сейчас он был далек от чувства благодарности. Ильич, конечно, светлая голова, и в устройстве общества он разбирался как никто, да толку?… Сюда бы его, мелькнула мстительная мысль, в Эквестрию… Был бы лысым пони с хлебной чернильницей на крупе…
Фактически, как уяснил Сталин, привыкший для себя раскладывать всю информацию «по полочкам», обычные пони были основным производителем и рабочей силой. Единороги — здешней элитой, правящим классом, который сосредоточил в своих руках — копытах! копытах!.. — каналы управления и распределения всеми получаемыми благами, а также экономическую, военную и политическую мощь. Пегасы же образовывали нечто среднее между ними, этакую социально-аморфную массу, которую сложно было контролировать, и которая большую часть времени была подчинена сама себе.