‒ Слушай Ленар, может успеешь дарственную на парижскую квартиру подписать или завещание, нотариус по времени уже на работе, хочешь коньяк твой любимый куплю? – незаметно вытерев кровь об мой пиджак, предложила Модлен.
Годы, прожитые со мной, оставили неизгладимый след в представлениях о морали и правилах в голове бывшей жены. Беспардонный цинизм просто-напросто вернул к жизни, вбросив в отравленную кровь хорошую порцию адреналина. Все-таки крепкий организм потомственного импресарио не убьёшь каким-то там фамильным ядом. Но, для начала требовалось, действительно, выпить.
‒ Принесёшь Courvoisier и считай, уговорила подписать дарственную. Вызови графу скорую помощь, а меня отнесите в машину. Помирать буду, извини, у тебя, ‒ с этим практическим завещанием на устах опять изволил потерять сознание.
Полуденный, солнечный луч пренеприятнейшим образом буравил левый глаз через знакомые до боли китайские бамбуковые жалюзи. На столе расположилась начатая бутылка Courvoisier, и теперь, самое странное, я был все ещё жив! Непостижимое явление!
Лежал на любимом кожаном диване в ботинках Paolo Vandini, которые так заботливо забыла снять Модлен. Осмотревшись, заметил, что в кабинете почти ничего не переменилось: на письменном столе по-прежнему прижимал зелёное сукно бронзовый бюст ехидно улыбающегося Вольтера, неподалёку отсвечивала полированным орехом консоль с грампластинками и итальянским патефоном His Materter′s Voice.
Я налил в снифтер добрую порцию коньяка, завёл устройство и поставил танго Orquesta Tipica Victor ‒ Lo vien tus ojos. Услышав музыку в комнату пружинистой походкой вошла Модлен, стуча по натёртому паркету шпильками туфель Madame Pivot.
‒ Один глоток, всего глоток с последним теплом убитого твоим волнением мужчины, ‒ с пафосом драматического актёра предложил согретый в руке алкоголь.
‒ Никогда не понимала, произносишь ли ты комплимент или гадость. Но учитывая твоё состояние, пожалуй. У французов есть поверье: «Если выпить из чужого бокала, можно узнать мысли», ‒ Модлен пригубила, потом ещё и, наконец, решив сложную тригонометрическую задачу в уме, произнесла:
‒ Ты несносен, как всегда, сейчас же вызываю нотариуса!
‒ Душа моя, имей совесть, подари танец умирающему. А дальше привози нотариуса и священника одной машиной. Боюсь, не успею зачитать весь список грехов.
Мне доставляет неизменное удовольствие приглашать женщин на танец, они с такой готовностью протягивают руку в ответ, что невольно сжимается душа от предчувствия объятий, и не тех фривольных или родственных, которые мы производим, совершая заведённые не нами ритуалы, а настоящего соединения, когда чувствуешь, что кожа на ею плечах составляет смысл жизни, и будто расстаёшься с душой, когда отпускаешь на мгновение.
Сначала сделал осторожный шаг, словно нащупывая почву под ногами, потом уверенно перевёл на оче, пошёл с правой стороны, развернул и поставил в крест. Поворот налево и опять крест, она уже почти не дышит, я вместе с ней, ещё несколько шагов замедляя ритм. Хорхе Борхес когда-то сказал: «Танго – это вертикальное выражение горизонтального желания».
Совершенно отчётливо стало ясно, что просто танцем обойтись не получиться. Все-таки нельзя танцевать танго с женщиной, в которую был влюблён. Танго – это танец надежды и разочарования, именно эти два чувства наполняют трепетом волнений отношения мужчины и женщины. Танго – это не флирт, это предчувствие флирта. И уже неважно, что тебе привиделось в грёзах: любовь или печаль отказа. Важно, не плотское удовольствие, это уже другая история, это не танго…
‒ Душа моя, я вспомнил о подарке для тебя, одну минуту, сейчас принесу, ‒ не обращая внимания на желание Модлен продолжить, спустился в гостиную и немедленно нашёл сумочку. Внутри, в месте, где и не подумаешь, что должен быть карман, обнаружил разгадку вчерашнего поведения бывшей жены. Под застёжкой лежали аккуратно сложенные посередине именные абонементы на все мероприятия фестиваля «Ночи Пальмиры», подписанные Антон и Модлен.
У меня перехватило дыхание от мысли, что она боялась быть раскрытой. Женская гордость не могла ей позволить, чтобы я узнал о ею интересе к моей персоне. В большом смущении от нахлынувших чувств вскочил и стремительно покинул столь дорогой когда-то дом.
Что осталось бы в памяти, решись я на продолжение танца? Прошлое оставляет нас навсегда, и выносит решение в конечной инстанции без права обжалования. Можно, можно, что-то сделать с телом, но что делать с первым поцелуем до сих пор никто не знает. Поэтому позорно сбежал, чтобы оставить себе нетронутыми совместные воспоминания о мгновениях, которые были впервые: поход в театр, прогулка на спортивном катере, вечер у костра и жаркая ссора с бурным примирением. Мне эти мгновения были крайне важны, и я ещё не приготовился с ними расстаться.
Именно страх потерять драгоценности души позволил преодолеть защитное поле беседки и дрожащей рукой остановить излучатель. Но не успел отдышаться от грехов прошлого, как рядом присел Модест Алексеевич.
‒ Ну встречался с прохвостами, но, чтобы с такими талантами, никогда. Вот только я не понимаю, зачем надо было лететь в Касабланку и к чему весь этот спектакль с отравлением. Убейте меня навсегда, но объясните ради бога. Вы даже не представляете, каких страхов я перенёс, находясь рядом с вами всего сутки. Бедная мадам Модлен, теперь понимаю, отчего вы расстались.
‒ А что, помилуйте, должен рассказывать! И почему спектакль? Вам ввели противоядие, у меня его нет. Почему до сих пор жив, одному богу известно. Яд был надёжный, недавно на конкуренте проверял, все удачно прошло. Послал на похороны самый дорогой венок с цветами и лентами. Что вы хотите понять! Мне уже ничего не надо, оставьте в покое насовсем. И если не трудно, прикажите подать коньяку жертве дворцовых интриг.
‒ Успокойтесь, милейший. Не имею чести знать, что там у вас в крови, но у меня нет совершеннейшим образом никаких ядов или чего-то подобного. В госпитале взяли анализы и, представьте себе, ничего не нашли. Ничего, кроме крайней истощённости нервной системы. Думаю, и вам незачем беспокоиться, оттого что пили ваш неподражаемый марсианский абсент мы вместе.
Вот оказия, какая. Ну, прямо, арабские сказки «Тысяча и одна ночь»! Модест Алексеевич совсем смутил. Я не знал на что и подумать. Но надлежит смотреть на факты без микроскопов Левенгука. Следовательно, требуется немедленно отправляться домой, принять душ и выспаться. В любом случае в кармане лежит подписанный контракт с маэстро Сержем. Во всем надо видеть Виктории, а Ватерлоо надо оставлять Наполеонам. Я предложил своё гостеприимство обер-камергеру, полагая необходимым после перенесённых волнений отдых в тишине поместья.
Глава 4. В дело вступает Ферапонт
После освежающего сна под пение соловьёв в парке, мы собрались на следующий день в столовой за завтраком.
‒ Модест Алексеевич, есть идея произвести расследование недавних страхов, и для этого взять свежего человека.
‒ И кого же вы предлагаете на эту роль?
‒ Моего секретаря Ферапонта, я уже послал автомобиль. Молодой человек обладает множеством талантов и наверняка будет полезен. Появиться уже сейчас.
Действительно, через несколько минут на гранитный пандус въехал ультрамариновый с белыми полосами гоночный паромобиль StanleyRocket, способный развивать скорость более 200 км. в час. Из тесной кабины выбрался худой Ферапонт и крепко сбитый мужчина в круглых очках.
Вот чего я безошибочно сейчас не хотел, так это разговора с виновником скоростных полётов над Индийским океаном.
‒ Позвольте представить, князь крови Платон, ‒ предложил своего спутника Ферапонт, просто-таки сияющий от счастья быть знакомым с наследником империи, ‒ Его Высочество великодушно подвёз меня, обнаружив на дороге: машина пробила колесо, и вы бы ещё долго ждали, если бы не столь удачная оказия.
‒ Доброе утро, а что здесь делаете вы, Модест Алексеевич, ‒ немедленно задал вопрос князь, заметив графа.