Он был смущен, испуган, обижен. Зудела старая рана, зарубцевавшаяся под действием времени и новых интересов, и к этому зуду примешивалась легкая боль в пищеводе, где бунтовала нуга. Вернулась ли Аннет? Впрочем, он не искал у нее помощи в подобных затруднениях. Когда она приступала к нему с расспросами о его первом браке, он всегда ее обрывал; она ничего не знала о его прошлом, кроме одного - что первая жена была большою страстью его жизни, тогда как второй брак был для него только сделкой. Она поэтому затаила обиду и при случае пользовалась ею очень расчетливо. Сомс прислушался. Шорох, смутный звук, выдающий присутствие женщины, доносился через дверь. Аннет дома. Он постучал.
- Кто там?
- Я, - отозвался Сомс.
Она переодевалась и была не совсем еще одета. Эта женщина имела право любоваться на себя в зеркале. Были великолепны ее руки, плечи, волосы, потемневшие с того времени, когда Сомс впервые познакомился с нею, и поворот шеи, и шелковое белье, и серо-голубые глаза под темными ресницами - право, в сорок лет она была так же красива, как в дни первой молодости. Прекрасное приобретение: превосходная хозяйка, разумная и достаточно нежная мать. Если б только она не обнажала так цинично сложившиеся между ними отношения! Питая к ней не больше нежности, чем она к нему. Сомс, как истый англичанин, возмущался, что жена не набрасывает на их союз хотя бы тончайшего покрова чувств. Как и большинство его соотечественников, он придерживался взгляда, что брак должен основываться на взаимной любви, а когда любовь иссякнет или когда станет очевидным, что ее никогда не было - так что брак уже явно зиждется не на любви, - тогда нужно гнать это сознание. Брак есть, а любви нет, но брак означает любовь, и надо как-то тянуться. Тогда все удовлетворены, и вы не погрязаете в цинизме, реализме и безнравственности, как французы. Мало того, это необходимо в интересах собственности. Сомс знал, что Аннет знает, что оба они знают, что любви между ними нет. И все-таки он требовал, чтобы она не признавала этого на словах, не подчеркивала бы своим поведением, и он никогда не мог понять, что она имеет в виду, обвиняя англичан в лицемерии. Он спросил:
- Кто приглашен к нам в Шелтер на эту неделю?
Аннет слегка провела по губам помадой - Сомс всегда предпочитал, чтобы она не красила губ.
- Твоя сестра Уинифрид, Кардиганы, - она взяла тонкий черный карандашик, - и Проспер Профон.
- Бельгиец? Зачем он тебе?
Аннет лениво повернула шею, подчернила ресницы на одном глазу и сказала:
- Он будет развлекать Уинифрид.
- Хотелось бы мне, чтобы кто-нибудь развлек Флер; она стала капризной.
- Капризной? - повторила Аннет. - Ты это в первый раз заметил, друг мой? Флер, как ты это называешь, капризна с самого рождения.
Неужели она никогда не избавится от своего картавого "р"? Он потрогал платье, которое она только что, сняла, и спросил:
- Что ты делала это время?
Аннет посмотрела на его отражение в зеркале. Ее подкрашенные губы улыбались полурадостно, полунасмешливо.
- Жила в свое удовольствие, - сказала она.
- Угу! - угрюмо произнес Сомс. - Бантики?
Этим словом Сомс обозначал непостижимую для мужчины женскую беготню по магазинам.
- У Флер достаточно летних платьев?
- О моих ты не спрашиваешь.
- Тебе безразлично, спрашиваю я или нет.
- Совершенно верно. Так если тебе угодно знать, у Флер все готово, и у меня тоже, и стоило это неимоверно дорого!
- Гм! - сказал Сомс.