Это было еще страшнее, чем лежащее в постели мертвое тело, похожее на окоченевшую пташку. Никогда в жизни Лэрд не видел, чтобы один человек причинял боль другому. Отец и сам был ошеломлен собственной вспышкой гнева:
– Тано, Танало, что же я наделал?
Он не знал, как утешить ее, плачущую, сжавшуюся на полу. Раньше здесь никого не приходилось утешать. Повернувшись ко всем остальным, отец произнес:
– Я был так зол… Никогда прежде я не был так зол, но она‑то тут при чем? Эта ярость… ведь Тано ничего плохого мне не сделала!
Кто мог ответить ему? Что‑то резко изменилось в мире, и люди это понимали; всем доводилось переживать приступы гнева, но прежде между мыслью и поступком всегда вставала какая‑то невидимая преграда, успокаивая и охлаждая страсти. Однако этой ночью спокойствие не наступало. Они чувствовали это, ничто не унимало их страхов, ничто не шептало: «Все хорошо, все в порядке».
Сала выглянула из‑за спинки кровати и сказала:
– Ангелы ушли, мама. Некому больше за нами присматривать.
Мать поднялась с пола и, пошатываясь, подошла к дочери:
– Не говори глупостей, малышка. Ангелы приходят разве что во сне.
«Здесь что‑то не так, – сказал себе Лэрд. – Этот путник прибыл прошлым вечером, и как он утверждает, бабушка разговаривала с ним, но с моими воспоминаниями творится что‑то странное. Ведь я помню, что эти слова путешественник произнес вчера, только ответила бабушка ему много лет назад. С моей памятью что‑то случилось, я же хорошо помню, как плакал у ее могилы, а сама могила‑то даже и не вырыта».
Мать подняла на отца растерянный взгляд.
– Моя рука все еще болит, там, где я ударилась об пол, – сказала она. – Болит, и как сильно!
Непреходящая боль! Да о таком никто и слыхом не слыхивал! Тогда она подняла руку – на локте красовался огромный синяк, а чуть ниже алела кровоточащая царапина.
– Может, я убил тебя? – озадаченно спросил отец.
– Нет, – ответила мать. – Не думаю.
– Тогда почему идет кровь?
Старый писарь вздрогнул и, кивнув, дрожащим голосом проговорил:
– Я читал книги, пришедшие к нам из древних времен, – начал он, и взоры всех присутствующих обратились к нему. – Так вот, я читал такие книги, и в них рассказывается о ранах, из которых кровь хлещет, как из перерезанного горла коровы. Там рассказывается и о великой скорби над телами внезапно умерших людей, и о гневе, заставляющем людей нападать друг на друга. Но это было давным‑давно, когда люди еще уподоблялись животными, а Бог был молод и неопытен.
– Тогда что все это значит? – нахмурился отец. Человек необразованный и темный, он еще больше, чем Лэрд, верил, что люди, которые читают книги, знают ответы на все вопросы на свете.
– Не знаю, – пожал плечами писарь. – Может быть, это значит, что Бог покинул нас или что мы стали ему безразличны.
Лэрд смотрел на тело бабушки, лежащее на кровати.
– Или что Бог умер? – предположил он.
– Глупости, как может Бог умереть? – презрительно фыркнул старый писарь. – Ему подвластна вся вселенная.
– Значит, в его власти решать, может ли он умереть?
– Мне только не хватало с детьми спорить. – Писарь поднялся, намереваясь вернуться к себе в комнату, и остальные путники восприняли это как сигнал расходиться.
Но отец так и не ложился спать – на коленях он простоял у смертного ложа матери до самого рассвета. Не спал и Лэрд, старавшийся вспомнить, что же за чувство было в нем еще вчера, а теперь вдруг исчезло, заставив его совсем по‑другому смотреть на мир. Однако так он и не вспомнил, что же это было.