Иван Егорович протер паркетный пол веревочной шваброй - другого инвентаря он не признавал, - смахнул пыль со старенького полированного гарнитура, долго отдраивал заляпанную газовую плиту на кухне. Между делом оборвал листик календаря, на котором значилось: "18 сентября 1965 года, суббота".
К восьми часам он пошел в столовую, заказал на дом обед из четырех блюд, к одиннадцати занял очередь возле винно-водочного отдела гастронома, запасся бутылочкой армянского коньяка: сам он давно уже не выпивал, но знал, что Танюшка балуется рюмочкой-другой.
Все эти несложные хлопоты отвлекли мысли Ивана Егоровича, но когда он ехал на такси к Казанскому вокзалу, неясная тревога вновь заледенила сердце. "Нет, но с доброй вестью едет Танюшка", - тоскливо думал он.
На платформе он встал немного позади предполагаемого места остановки восьмого вагона, и первым, кого он углядел в окне, был внук Димка. Увидев деда, малец радостно заколотил кулачонками по стеклу. Чуть глубже в купе угадывалась высокая прическа дочери.
Из вагонной двери горохом посыпалась нетерпеливая молодежь, прямо с подножки бросаясь на шеи встречающих. Ивана Егоровича оттеснили в сторону, пару раз двинули в бок углом чемодана. Когда он наконец протиснулся в тамбур, вагон был почти пустым.
- Милый мой старенький папка, - целуя его, прослезилась Татьяна, позабыли тебя все, позабросили... Но ничего, теперь я буду с тобой, обстираю тебя, откормлю, выхолю!
Иван Егорович мысленно поразился этим ее словам, но по флотской привычке допытываться не стал, а занялся главным в данный момент делом. Увидев внушительную стопу чемоданов, опустил фрамугу окна, пригласил в купе носильщика.
- Деда, а твой крлейсер у меня стащили, - пожаловался Димка, забавно картавя, словно шарик в свистке катая во рту букву "р".
- Ничего, Димитрий, мы с тобой новый сварганим, - успокоил его Иван Егорович, берясь за ручку кожаного баула.
- В нем сто пудов, папа! - попыталась остановить его дочь. - Пусть носильщик возьмет.
- Носильщик тоже без работы не останется, - буркнул он, поднимая увесистую ношу.
Чемоданы сложили на железную, похожую на широкий утюг тележку, носильщик погнал ее своим, одному ему ведомым путем, а Иван Егорович с дочерью и внуком напрямик через вокзал пошли к остановке, где поджидало их нанятое заранее такси.
Когда ехали домой, то говорил один Димка; ни Татьяна, ни Иван Егорович не решались завести важный для обоих разговор при внуке и при шофере.
В квартире на тесной кухоньке хлопотала соседка по лестничной клетке: Иван Егорович попросил ее получить в столовой обед и разогреть к их приезду. Татьяна холодно поздоровалась с этой добродушной, заметно расплывшейся сорокалетней молодицей, с пристрастием оглядела чистую, обклеенную свежими обоями комнату.
- Дорого взяли за ремонт, папа? - спросила по-хозяйски.
- Зачем платить, - сухо усмехнулся Иван Егорович. - Чай, у самого руки не отсохли...
- Ну что ж, за встречу, папа, - подняла рюмку Татьяна.
- А мне ничего не налили... - капризно выпятил губы Димка.
- Прости, внук, я ведь не ждал тебя в гости, - сказал Иван Егорович. - Хочешь, я тебе смородинный морс разведу?
- Хочу, деда, хочу! - обрадованно заерзал внук.
Иван Егорович разболтал в бокале с кипяченой водой ложку смородинового варенья, подал внуку. Тот с серьезной миной потянулся чокаться к нетронутой дедовой рюмке.
- Ты сыт, Димуля? - немного погодя спросила Татьяна. - Теперь иди на улицу, знакомься с ребятами. Только смотри, чтобы со двора ни ногой! Понял?
- Понял, мамочка! - обрадованно воскликнул Димка, устремляясь к двери.
- Коньяк, милый папа, в холодильник не ставят, - наливая вновь свою рюмку, заметила Татьяна. - Пропадает букет.
- Я вашим манерам не обучен, дочка, - промолвил Иван Егорович. Сказывай лучше, что у тебя стряслось...
- Я ушла от Ильи.