Ушла навсегда, - фальшиво-равнодушным тоном сказала Татьяна и залпом выпила коньяк.
- Так, - обескураженно крякнул отец. - Ушла, значит. А что же он тебе такого плохого сделал?
- Просто я поняла, что наш брак был ошибкой...
- Ваш брак... - сердито повторил Иван Егорович. - Браком все порченое называют... Плохого слова тебе твой Илья не говорил, с другими не путался. Чего тебе еще надо?
- Я не люблю его, папа.
- Восемь лет в ладу прожили, а теперь разлюбились...
- Тебе это трудно понять, папа... Слишком у нас с Ильей все было разложено по полочкам: каждый вечер прогулка в парке, дважды в месяц билеты в театр, летом семейная путевка в Сочи либо в Евпаторию. Даже спать вместе ложились два раза в неделю по расписанию... Благополучная скука! Голос ее сорвался, встав из-за стола, Татьяна вынула из сумочки пачку сигарет. - Ты мне позволишь закурить, папа?
Иван Егорович кивнул, внимательно присматриваясь к дочери. Она была куда заметнее, чем ее мать в молодости. Может, оттого, что пригожесть Татьяны Трофимовны была робкой и стеснительной, а красота дочери броской, почти кричащей: "Любуйтесь все и сохните от зависти!" Чуть выше среднего роста, по-женски ладная, она горделиво держала голову над узкими покатыми плечами.
"Какая бы добрая пара были они с Сергеем", - невольно подумалось старому мичману.
- Надеюсь, мы тебя не стесним? - выдохнув клуб табачного дыма, вновь заговорила Татьяна.
- Живите у меня сколько надо, дочка.
- Поблизости есть какая-нибудь школа-интернат?
- В соседнем квартале...
- Димку устроим туда, я пойду работать, участковые врачи и в Москве нарасхват.
- Ишь, как все сама по полкам разложила, - невесело усмехнулся Иван Егорович. - А что скажут Андрей с Павлом?
- Я уже не в том возрасте, когда оглядываются на старших братьев. У них своих забот хватает. Андрей вот-вот адмиралом станет.
- Адмирал тоже человек, дочка, и нервы у него не казенные.
Во входную дверь сильно затарабанил Димка, он еще не дотягивался до кнопки звонка.
- Мамуля, я обменялся с Андрюшкой, я ему дал фонарик, а он мне свисток, - прямо с порога зачастил малец. - Папа на меня не рассердится?
- Какой Андрюшка? Что за свисток? - недовольно оборвала его мать. Не успел на улицу выйти и уже обратно летишь! Иди гуляй, потом про все расскажешь...
- А вот о нем ты подумала, дочка? - негромко спросил Иван Егорович, когда Димка вновь был вытолкан на лестничную площадку.
- Он самое мое больное место, папа... Но ведь я не собираюсь лишать его отца. Пусть ездит к нему на каникулы, встречается. А когда вырастет сам сделает выбор...
- Мда-а, - хмыкнул Иван Егорович, - эдак все у тебя просто...
Вечером он уступил Татьяне с Димкой свою кровать, а сам пристроился в кухне на раскладушке. Но, как и накануне, сон бежал от него. Чтобы избавиться от тревожных мыслей, Иван Егорович стал вспоминать свою молодость... Из белого морока прожитых лет выплыла расшатанная теплушка, в которой ехали они с Татьяной Трофимовной и трехлетним Андрейкой в двадцать третьем году на Дальний Восток. Под нарами два фанерных баульчика да несколько узлов - все их немудреное имущество.
То ли от скудных харчей, то ли от дорожной маеты занедужил животом Андрейка. Всего его перевернуло, даже губы подернуло синюхой. И быть бы беде непоправимой, если бы на одной из остановок не пожалела молодую семью какая-то сердобольная бабуся. "До срамоты довели парнишку!" - пристыдила она проезжих и пожертвовала кулек с черемуховой мукой. Духмяная каша из нее возродила Андрейку к жизни...
Во Владивостоке поселились на Эгершельде в бывшей казарме, разгороженной фанерными стенами на клетушки-комнаты. Лежали они с Татьяной на скрипучей солдатской койке и слушали охи-вздохи соседей с трех сторон.