Как ответ на это, появилась трансляция выступления Путина, в котором он объявил с понедельника, как и предрекали, нерабочую неделю и призвал граждан побыть дома.
Похоже, нешуточная начинается история. Насколько нешуточная? Посмотрим.
Однако уже десятый час, а Юна все спит.
Грошев постучал, громко спросил:
– Ты в ночь собираешься спать или как? Может, перекусим?
Через минуту открыла заспанная и хмурая Юна.
– У тебя тут график?
– Какой график?
– Ужин по графику? Я бы еще поспала.
– О тебе же забочусь, ночью не заснешь потом.
– Еще как засну. И о себе я сама позабочусь, ладно?
Она скрылась в туалете, потом перешла в ванную. Грошев за это время пожарил размороженную рыбу, с неудовольствием думая о неприятной девушке, которая все воспринимает как покушение на ее самостийность. Делать ему больше нечего. А он тоже хорош – оправдывается, чуть ли не лебезит перед ней. Надо исправить, показать ей, кто есть кто.
Запах рыбной жарехи Юне покажется казенным, столовским, бесприютным – и пусть. Нечего обольщаться: как сам питаюсь, так и тебя угощаю, сварливо думал Грошев.
Ужинали так же уныло, как и обедали. Молчали. Меню было: разогретое пюре, рыба, хлеб и корнишоны из банки.
– Под огурчики угостимся? – спросил Грошев.
– Ты хочешь?
– Не прочь. День кончился, почему бы и нет?
Опять оправдываюсь, подумал Грошев. Но на этот раз – перед собой.
Они выпили по одной, по второй и по третьей. Стопки у Грошева стандартные, по пятьдесят граммов.
Ни на Юне, ни на нем выпитое не сказалось, разговорчивее они не стали. Грошев испытал что-то вроде пассивного азарта: а вот нарочно буду молчать, ни слова не пророню, посмотрю, как ты это выдержишь!
Юна выдерживала легко.
Спросила:
– Ты не куришь?
– Нет.
– А я выйду на балкон, можно?
– Травись на здоровье. До этого ты что же, терпела?
– Привыкла. Я в детском саду работала, там в помещении нельзя, а выходить – заведующая ругалась. А зимой холодно. Целый день терпишь иногда.
– Легче бросить.
– Наверно. Но в этом свой кайф. С утра до вечера не куришь, а потом затянешься – аж голова кружится.
У Грошева во рту защипало, а в желудке тоскливо сжалось. Он бросил курить, когда въехал в эту квартиру. Чтобы совсем уж новая жизнь. Бросил довольно легко, он тогда простудился, неделю не выходил из дома, запаса сигарет не было, а одеваться и тащиться в таком состоянии не хотелось. Болезненность и лень спасают от многих пороков.
За четыре года не раз накатывало желание закурить, но Грошеву жаль было достигнутого. В конце концов, воздух в квартире чище, одежда не пахнет, нет заботы покупать сигареты, да и экономия денег, что ни говори. Одно досадно – улучшения здоровья Грошев не почувствовал ни на каплю. А чего я хочу, говорил он себе, возраст есть возраст. Лучше уже не будет, лишь бы хуже не было.
И вот захотелось, захотелось нестерпимо.
Юна накинула куртку, Грошев дал ей пепельницу – тяжеловесную, советскую, хрустальную, он держал ее для гостей. Юна вышла на балкон, сквозь щель в форточке потянуло дымком, и Грошева прошибла тошнотворная слюна. Он торопливо налил и махнул стопку, но желание закурить не убавилось, наоборот, вспыхнуло еще ярче, с отчаянной требовательностью.
Берегусь, а сам, может, уже заразился вирусом и сдохну, подумал Грошев. Так ради чего терпеть?
И ведь даже сигареты были, и именно такие, какие он курил: забыл почти целую пачку кто-то из гостей, а Грошев почему-то не выкинул ее, положил на верхнюю полку шкафа в дальний угол. Спрятал сам от себя. Если бы хотел отдать приятелю, когда тот опять зайдет, положил бы в любое место, – нет, подальше запихнул. Знал, предчувствовал, что поманит. А раз так, зачем противиться предвидению?
Когда вышел на балкон, Юна не удивилась. Будто не говорил он ей только что, что не курит. Или пропустила мимо ушей, и это свидетельствует о ее невнимательности, или не поверила, а это значит, что не такая она дурочка, как кажется.
– Соблазнила ты меня, – упрекнул Грошев.
– Соблазнить никого нельзя, если кто по-настоящему не хочет.
– Ишь, умница какая. А мне казалось, поколение почти стерильное растет. Мало курящих, сильно пьющих тоже нет. Мы шибче пили. Отчего многие и померли.
– Я курю и выпиваю. И мои друзья тоже. Ты какое-то другое поколение видел.
– Или другую часть.
– Может быть. Никаких поколений нет.
– А что есть?
– Ну… Нормальные и придурки.
– Коротко и четко. А в чем отличия?
– Будто сам не знаешь.
– Я-то, может, знаю, но интересно, как ты это понимаешь.
– Так же, как и ты. Давай не надо, а?
– Чего не надо?
– Ничего. Я же вижу, ты из меня все вытащить хочешь. Типа мое мировоззрение. Вот оно тебе упало.
– А у тебя есть мировоззрение? – спросил Грошев.
Он хотел, чтобы вопрос прозвучал иронично и весело, но получилось раздраженно и, пожалуй, глуповато.
– Начинается! – недовольно проворчала Юна и ушла с балкона.
Вернулся в кухню и Грошев, и тут же зазвонил его телефон. Будто наблюдал и ждал, когда хозяин выйдет с балкона. Грошев взял трубку.
– Здравствуйте, это Катя, подруга мамы Юны, я беспокоюсь, она у вас?
– Да.
– Можно с ней поговорить?
Грошев передал трубку Юне.
– Все нормально, теть Кать, – сказала она, глядя на Грошева, вернее, сквозь него. – Да. Да. Да, конечно. Да. Хорошо. Ладно. Спокойной ночи. – И положила телефон на стол.
Ни тебе спасибо, ни пересказать, о чем тетя Катя спрашивала. Неотесанная девица, дикая.
Спросила:
– У тебя телевизора нет?
– Нет.
– А кино с чего смотришь?
– Ноутбук, планшет.
– А я с телефона. У тебя тут вайфай? Пароль скажешь? А то у меня интернет не безлимитный, за день истрачу все.
Грошев сказал ей пароль, Юна ушла в спальню, дверь не закрыла, улеглась и уткнулась в телефон, большой, размером с книгу формата покетбук. С таким и телевизора не надо.
Грошев убрал со стола, вымыл посуду. Девушки его поколения так себя не вели: попав в гости, обязательно убрали бы за собой. А эта даже не предложила. Как в фастфудной столовке посидела, все оставила и удалилась. Да и в фастфуде воспитанные люди за собой убирают, сгружая все с подноса в специальные мусорные шкафчики.
Закончив, он выпил еще стопку – наскоро, будто украдкой. Пошел в кабинет, лег. Просмотрел новости, которые становились все тревожнее. Завтра обязательно надо позвонить Тонкину насчет денег. А может, прямо сейчас позвонить. Да, уже полночь, но пусть поймет, насколько все критично. Грошев набрал номер Тонкина. Тот не ответил. Грошев написал сообщение: «Перестаю быть вежливым, жду денег!!!»
Получил ответ: «Извини, ответить не могу, сижу у больной дочки. Деньги будут, но жду твой перевод».
Написал: «Соболезную, здоровья всем твоим близким, но при чем тут мой перевод, если не заплачено за предыдущие?»
Ответ: «Меня дергает руководство. По плану сдача 15 апреля».
Написал: «Будет тебе 15-го. Но деньги вперед!»
Ответ: «Я же сказал, сделаю все возможное, не волнуйся. И не болей, пожалуйста».
Дипломат, сволочь, беззлобно подумал Грошев.
Хмель как-то слишком быстро рассосался, Грошев чувствовал себя трезвым и ясным. Но не радовался этому: такое легкое возбуждение бывает перед бессонницей.
Начал смотреть смешные ролики – он, к стыду своему (впрочем, уже и без стыда), надолго тупо залипал на бессмысленное смотрение всего подряд.
Но сейчас что-то мешало получать удовольствие.
Девочка, наверно, считает, что Грошев сейчас чем-то умным занимается, а он бездарно тратит время. Мог бы за книгу всерьез взяться. Даже Тонкин о ней помнит. И как не помнить, если Грошев давно уже о ней говорит, а начал, страшно сказать, двадцать лет назад. Папка с названием «НЕДО» (имя будущего магнум опуса) забита другими папками и файлами, чего тут только нет. Она, разрастаясь, перекачивалась раньше с устройства на устройство, а теперь покоится и на жестком диске ноутбука, и в облачном хранилище, платном, зато надежном и емкостью в целый терабайт.
К сожалению!!! По просьбе правообладателя доступна только ознакомительная версия...