Макар так и не проявил желания рисовать. Татка отдала его в школу с художественным уклоном, учила сама, отправила на выставку Привозова, чтобы сын проникся наследственностью. Бесполезно. Вот музыка, это да. Тут Макара было не оторвать.
«Ну что ж, играть, так играть», – решила Татка и купила сыну пианино. С отцом Макар попробовал общаться лет в двенадцать, но когда Привозов понял, что сын начисто лишён склонности рисовать, то потерял к нему всякий интерес. Макар всерьёз обиделся, и когда пришло время получать паспорт, взял отчество и фамилию отчима, став, как мать, Степановым. У Василия своих детей не было, и решение Макара стало для него праздником.
– Теперь и помирать не страшно, есть продолжение рода Степановых, – говорил он, любовно разглядывая новёхонький паспорт Макара. – Надо же, Макар Васильевич Степанов.
– Я тебе дам – помирать, ишь ты, какой прыткий. А кто дом на речке обещал построить? Куда мы внуков будем привозить, – смеялась Татка. – А банька бревенчатая? А бассейн перед домом?
– Ну ты, Татка удумала, бассейн, – качала головой тётка Таня.
Ей Василий пришёлся по душе, не то что шалопутный Привозов. Он хоть и старше Татки на пятнадцать лет, был ещё очень даже в силе. Видела тётка в Степанове житейский ум, несмотря на отсутствие образования и манер. Тётка даже подсовывала Васе книжки, сама-то она с молодости читать любила, знала много и могла часами говорить об истории или литературе, а Василий слушал её, открыв рот.
Жили дружно. Василий работал, тётка Таня шила, покуда глаза позволяли, Татка занималась домом, рисовала редко, всё больше для души. Лишь изредка взгляд её затуманивался, пальцы стискивали ворот душившей одежды и накатывали непрошенные слёзы.
– Опять о Привозове что-то услышала или вспомнила чего? – шептала тётка, чтобы не услышал Василий. – Ты, давай, Татка, кончай сырость разводить. Виданое ли дело, при таком муже-жеребце страдать по старой кляче.
– Да ну тебя с твоими сравнениями, – отмахивалась Татка. – Подумаешь, взгрустнулось, уж и вспомнить нельзя.
– Ты вспоминай, да только Васю-то не обижай.
Макар после школы год проболтался без дела, потом ушёл в армию, а вернувшись, поступил в медицинский институт на стоматолога. Выбор удивил всех, только Василий, с молодости страдающий зубами, уважительно отнёсся к будущей профессии сына. Макар женился на однокурснице, симпатичной девочке из рабочей семьи. Привёл жену к родителям, а ровно через девять месяцев дом огласился детским криком новорожденного Тимура.
А ещё через год во сне, без мучений, ни дня не болея, умер от сердечного приступа Василий. Тихо ушёл, просто не проснулся утром, оставив Татку обеспеченной вдовой. По завещанию всё имущество доставалось супруге, за исключением двух помещений в центре города, сдаваемых в аренду. Они отходили Макару и давали возможность безбедно жить и заниматься любимым делом.
Татка не билась головой об стенку и не рыдала. Она просто застыла, как когда-то давно, после смерти отца, лишь курила и пила кофе, как всегда, в минуты сильнейших потрясений. И снова её вытащила тётка Танька.
– Ты думаешь, Васенька там, на небе, радуется, глядя, что ты травишься своим кофе? И сигареты из рук не выпускаешь. Ты ведь ему обещала меньше курить, а сама что?
– Тёть Тань, как я без него жить буду? Я так привыкла, что он рядом, все проблемы решает, а я так, хранительница очага.
– Вот и храни его, Татка. У тебя внучок есть, им занимайся. Помоги Макарушке с женой, возьми мальца на себя, а они пусть работают.
Потихоньку горе отступило, стало можно дышать, не боясь острой рези где-то в душе. Макар переложил на себя все заботы отца, опекая мать так же, как делал Василий.
Он купил участок на берегу речки, и Степановы начали строить дом с непременной банькой, как и собирался Василий. Двухэтажный, с мастерской в самом светлом месте, с деревянной обивкой, он стал местом, куда хотелось приезжать, превратившись из запланированной дачи в полноценное жильё. Макар даже оборудовал себе на втором этаже студию, где по выходным играл на гитаре, приучая старшего сына Тимура к музыке. А младший, трёхлетний смешной Данилка, уже вовсю рисует у бабушки в мастерской, умиляя взрослых упорством, настойчивостью и явными способностями.
Татка постоянно живёт на даче. Она занялась разведением цветов, поставила маленькую теплицу, и с весны у неё на столе свежие помидоры, огурцы и сладкие перцы.
Руки Татки от постоянной работы в огороде стали крупными, жилистыми, с бугорками выпуклых вен. Она всегда стеснялась своих рук, неожиданно больших для её худенького тела. Невысокая, щуплая, она лет до шестидесяти, пока не начали сгибаться под тяжестью прожитых вёсен плечи, походила на подростка. Сзади конечно. Её до сих пор частенько окликают «девушка», на что она с неизменной улыбкой парирует «бабушка». И Василий до самой смерти ревновал свою красавицу-художницу практически к каждому столбу.
А с руками Татка ещё в молодости нашла выход: она носила тонкие перчатки, в них часто рисовала, в них ездила за рулём, меняя, в зависимости от одежды. Под любимые широкие брюки шли тёмные перчатки, под просторные юбки – светлые, почти невесомые. А если не перчатки, то длинные рукава свитеров скрывали тёмные вены и припухшие косточки суставов.
Старенькая тётка Таня всегда при Татке. Она стала слаба глазами и больше не шьёт и не читает, а слушает произведения классиков на новомодном устройстве, которое ей организовал Макар.
– Вот уж на старости лет наслушаюсь, – говорит она, важно восседая в наушниках, чтобы не мешать никому, поглядывая на водную гладь, раскинувшуюся прямо перед двором.
Перед юбилеем Татки, от которого она настойчиво отмахивалась: «Подумаешь, шестьдесят пять, даже не круглая дата, чего её отмечать», – раздался неожиданный звонок.
– Наталья Дмитриевна, добрый день! Вас беспокоит представитель художественного училища, в котором Вы когда-то учились. Мы бы хотели с вами встретиться. Когда это возможно?
– И зачем я понадобилась альма-матер? – усмехнулась Татка.
– Мы готовим выставку ваших работ к юбилею и просим вас принять участие в мероприятии.
– МОЮ выставку? – фыркнула Татка. – Нашли, кого показывать. Других шедевров не нашлось?
– Именно вашу, Наталья Дмитриевна. У вас очень талантливые работы. К сожалению, вы совсем пропали с горизонта, мы с трудом раздобыли ваши контакты. Если бы вы могли предоставить свои новые картины…
– А с чего вы взяли, что они есть? Может, я ничего не пишу давно, сижу себе на пенсии, крестиком вышиваю, – возмутилась Татка.
– Мы можем лишь предполагать и просить, – смиренный голос собеседника погасил Таткину вспышку.
– Ладно, приезжайте, посмотрите, что можно выбрать.
Татка вовсю готовится к выставке, как в молодости, часами простаивая за мольбертом, а потом кряхтит, разминая затёкшую спину. Улыбка то и дело трогает морщинистые губы женщины, а руки летают над полотном, то замирая, то вновь возвращаясь в таинство художественного «вальса». Маленький Данилка, высунув от усердия язычок, за своим детским мольбертом пытается повторить непослушные движения красок, пыхтит, но не сдаётся, подчиняя себе капризное полотно, как когда-то сама Татка.
В жизни Татки нежданно-негаданно объявился Привозов. Старого отца, позабытого второй или двадцать второй женой, никому не нужного, нашёл Макар. Приехал однажды на дачу и рассказал матери, как больно смотреть на немощного старика, частично потерявшего память. За ним ухаживала одна из дочек его последней жены, отрабатывая завещанную ей квартиру. Егор вспомнил сына и первую жену… и даже попросил прощения.
Иногда Егора привозят к Татке. Она хоть и вредничает, сердится, что ей досталось это немощное тело, но принимает гостя. Наводит макияж, подкрашивает губы, надевает яркую тунику. Привозов, несмотря на то, что старый и подслеповатый, а реагирует на бывшую жену, делает ей комплименты и целует ручки. Татка смущается и расцветает, мысленно возвращаясь в то время, когда она, молодая и влюблённая, восторженно смотрела на своего кумира, ловя каждое его слово. Как давно это было…