Ты, наверное, знаешь, что я подал Е.И.В. родословную роспись на всех твоих польских союзников и оппонентов. Стоит взглянуть на эти разветвленные родословные древа, переплетающиеся между собою, словно совокупляющиеся гадюки - и становится ясно, что никому из пяти твоих польских переговорщиков, увы, нельзя доверять. Они переплетены друг с другом и с противниками нашими кровно, а значит, неразрывно - впрочем, как мы с тобою. Надеюсь, мое скромное исследование облегчит твою миссию, по меньшей мере, докажет правоту твою в суждениях по польскому вопросу.
Что до господина Б., то опасения твои напрасны, милый мой Гасси. Нашей дружбы ему не разрушить, да и мне нет смысла далее биться в эту упрямую скалу - что толку, только напрасно рассыпаться в брызги. (Следующий абзац был зачеркнут несколько раз, но вполне читаем - конечно же, я прочел его и запомнил)
Чтобы позабавить тебя, расскажу о единственной своей Пирровой победе, после которой я утратил последнее желание приближаться к сему бездушному кентавру. Мой лекарь, человек темный и весьма загадочный, оказывается, способен изготавливать приворотные зелья наподобие тех, какими баловала своих подопечных покойная госпожа М.Б. Я не смог устоять перед соблазном и ступил на путь бедного моего друга Керуба де М. - попросил доктора приготовить и для меня такое зелье. Мой мучитель в тот день в очередной раз рыдал - его муттер проявила интерес к одному из этих новых русских камер-юнкеров. Я подал ему платок, пропитанный произведением моего зельевара, злодей поднес платок к глазам и после посмотрел на меня, словно прозрел и впервые меня увидел. Он спросил моего совета - как человека, уже дважды бывавшего на его месте - существуют ли способы вернуть высокое расположение, и заставить фортуну вновь поворотиться к нему лицом. Я рассмеялся и ответил, что способов таких предостаточно, но на словах я объяснить их ему бессилен, подобные знания должны подкрепляться практикой. Той же ночью он прибыл ко мне для практических занятий - в ту самую мою комнатку, где стоят манекены, гримерный столик и хлипкая козетка. Ты бывал у меня в этой комнатке, иногда мы с Керубин играем в ней в карты. Это была, наверное, самая горькая из всех моих побед. Я дал ему несколько уроков - тебе-то хорошо известны все эти фокусы, но для кентавров они внове - и отправил его закреплять пройденное в хозяйскую спальню. Никогда более не попрошу у лекаря его зелье! (Больше вычеркиваний не было - автор счел, наверное, что остальную часть письма вполне можно отослать адресату).
Да и альянс подобный этому с самого начала вызывал только горькую иронию. Как говорят рижские шулеры - "полюбить, так королеву, проиграть, так миллион". В нашей семье первая половина поговорки досталась тебе, а мне - вторая. Я проигрываюсь каждый день в пух и прах, словно успехи мои в любви грандиозны, но ничего же такого нет... Господин Б., напротив, каждый день выигрывает, и так помногу, что его партнерам тяжело с ним расплачиваться. Он ставит их в поистине неудобные положения - увы, лишь иносказательно.
Я счастлив, мой Гасси, и госпожа Л., и госпожа В. ко мне благосклонны, и даже Е. - ее внимание порою переходит в навязчивость. Все мечты наконец-то лежат у моих ног, и здание, выстроенное по моему проекту, обещает уют и счастье. Ты жалуешься, что прежде столь желанная, твоя миссия в разлуке с любимыми превращается в мучительную ссылку. А я стою по вечерам у окна своего прекрасного нового дома и смотрю на дорогу - не едет ли он, мой блестящий кавалер на лучшей в городе лошади?
Ты совсем не пишешь, как поживает наш "прекрасный юноша", засыпает ли, как прежде, на твоем плече, читает ли это письмо из-за твоей спины? Если да, то поцелуй его за меня. Жаль, если вы снова в ссоре.
Я тоскую по тебе, мой Гасси, и жду твоего возвращения - или хотя бы ответа на это жалкое письмо. Твой и только твой Р."
Мы играли в карты - в отсутствие Кейтеля компанию мне составили два повара - когда в дверь постучали. Я проявил выдержку, сыграл глухого и не повернул головы. Один из моих партнеров по игре встал и открыл дверь - на пороге стоял Десэ. Время было за полночь, я испугался - зачем он пришел к нам в эту пору. Десэ сиял - и даже в мертвых глазах его что-то теплилось, словно блуждающие огоньки плясали в болоте.
- Пойдем, доктор, - поманил он меня, не поздоровавшись, - посмотри, может, подскажешь что.
Мы спустились вниз, и я представлял уже себе мертвую Марию, лежащую на столе в комнате для слуг. То, что Десэ веселится, ничего не значило - он был не совсем нормальный.
Но француз вывел меня на улицу - через черный ход. Ночь обняла нас своей прохладой, в воздухе пахло помоями и сиренью.
- Куда мы идем? - спросил я. Было нежарко, а я не захватил с собой плаща.
- Ко мне домой, - беззаботно отвечал Десэ, - Ты ведь не был у меня никогда?
Еще бы - что мне там делать?
- Посмотришь на еще одну белую кошечку, - продолжал Десэ весело, - Может, дашь мне какой добрый совет.
- Ты забываешь, я не кошачий доктор.
- Так и кошка - не кошка, - хохотнул Десэ, - А ты и в темноте читаешь по губам?
- Я очень хорошо вижу, - отвечал я, и мне стало не по себе.
- А я подумал, что у тебя вдруг прорезался слух. Впрочем, начнешь болтать - и Красавчик живо подрежет тебе язык. Или ты еще обманываешься его сахарной внешностью?
- Не обманываюсь, - ответил я и не смог не добавить, - но наш граф такая бестолочь, он не замечает нас и не видит дальше своего носа.
- Ему удобно казаться таким, - сказал Десэ, - Я тоже долго считал, что он витает в облаках. А вышло, что я работал на него два года, как наемный алхимик. Одно радует - если меня повесят, повесят и его.
Я не стал уточнять, за что повесят Десэ - его кошки и девушки давно наводили меня на определенные мысли. То, что наш рассеянный граф все-таки смог воспользоваться результатами работы Десэ, вызывало у меня определенное злорадство. Никогда нельзя считать других наивнее или глупее себя.
Мы подошли к темному, покосившемуся дому. В окне теплился слабый одинокий огонек. Десэ ключом открыл дверь и пригласил меня войти. Он провел меня в маленькую, скудно освещенную комнату. Здесь стоял тяжелый и печально знакомый мне запах - чеснока и рвоты. На столе сгрудились склянки с какими-то снадобьями, а в углу, на скомканной постели, сидела горничная Мария. Платье ее было испачкано, лицо бледно, но дышала она ровно и ясные глаза ее сияли. Для недавно отравленной она выглядела великолепно.
- Вот эта кошка, - с кривой усмешкой Десэ указал на Марию, - взгляни, будет ли она жить?
Я приблизился к постели, взял руку девушки и потрогал пульс. Пульс был ровный.
- Здравствуйте, Мария, - поздоровался я со своей пациенткой, - Как вы себя чувствуете? Что-нибудь беспокоит?
- Нет, уже нет, - она слабо улыбнулась, - живот только болит. Вчера весь день тошнило, а сегодня уже все прошло.
Мария была бледна, лоб ее блестел от испарины и под глазами залегли черные тени, но в сравнении с Хедой - передо мной была здоровая женщина. Я расшнуровал ее платье и ощупал живот - печень была увеличена, но совсем немного. Одна рука Марии была перевязана - на сгибе локтя.
- Эта - не умрет? - почти утвердительно спросил Десэ.
- Эта - нет, - с той же интонацией отвечал и я, - Что у нее с рукой? Что за повязка?
Десэ молча взял со стола железный стилет для инъекции и показал мне.
- И что ты вводил ей через эту штуку? Антидот при отравлении?
- Угадал. Я впрыскивал ей митридат. Не смотри на меня так - не тот митридат, что льют на култышки после ампутации.
- Ты чудовище, Десэ, - я повернулся к Марии, - Оно того стоило? Его сиятельство дал вам вольную?
- Дал. И могла ли я выбирать - стоило оно того или нет? - ясные глаза смотрели на меня сурово. Я никогда этого не пойму - девушка, образованная, умная, развитая, была у графа на положении рабыни, и он отдал ее своему слуге, как кошку, чтобы ставить опыты. И, получив по закону свободу, - стала ли она свободной, здесь, в этом ужасном жилище Десэ?